Ты иди. Я с Глебом поздороваюсь!
Глеб, услышав это, зыркнул на меня странно. Потом ускорил шаг.
— Чего, в школе не нагулялись? — Хмыкнул старик.
— Ага! — Только и ответил я, поспешив к Глебу.
Перехватил мальчишку у самой калитки, когда он уже вошел к себе во двор. Недолго думая, я подставил носок туфли, чтобы Глеб не смог закрыть передо мной дверь.
— Э! — Возмутился он. — Пусти! Ты чего, Батон⁈
— Разговор есть, — сказал я серьезным тоном.
— Да какой разговор? Нельзя мне с тобой разговаривать! Ты ж знаешь!
— Почему это нельзя? — Схватился я за железную ручку деревянной калитки. — А?
Я потянул, налег всеем весом, и худенький против меня Глеб, сдался.
— Ну чего⁈ — Вышел он за двор.
— Что за дела, сосед? — спросил я тут же. — Чего это ты от меня убегаешь?
— Ты че, Батон? — Удивился Глеб. — ты же…
— Еще раз батоном назовешь, я на тебя сяду. Понял? — Нахмурил я брови.
Глеб, напротив, удивленно вскинул свои.
— Э-э-э-э… ну…
— Не нукай. Скажи лучше, чего ты убегаешь?
— Мне нельзя с тобой разговаривать, ба… Вова. Если кто из наших увидит, хана мне.
— Почему? — Спросил я. — Че я, прокаженный, что ли?
— Как это почему⁈ — Удивился Глеб. — Ты что, не помнишь⁈
— А ты представь, что не помню.
Глеб недовольно поджал губы, выпрямился как по струнке и выдал:
— Медведю бойкот!
Глава 3
— Бойкот? Это за что же? — Спросил я задумчиво.
— Да не притворяйся ты, Вова, — Глеб скрестил ручонки на груди. — За предательство, конечно! Ну, хватит. А то я уже и себе на бойкот наговорил.
— А чего ж, выходит, со мной разговаривать никому нельзя?
— Конечно, никому! Если кто заговорит с предателем, сам станет предателем. И ему тоже бойкот!
— А чего ж тогда эти трое со мной разговаривали? — Спросил я с ухмылкой.
— Кто? — Удивился Глеб.
— Гриша, например. И Денис, — припомнил я известные имена тех мальчишек.
— Этого быть не может, — покачал головой Глеб. — Врешь ты все. Наговариваешь. Это ж Денис тебе бойкот и придумал объявить. И чтобы он сам, так просто заговорил? Не верю я.
— А ты у деда Фомки спроси. Мы там, с Денисом подрались немного. А перед этим разговаривали. Так что, выходит, и он тоже теперь предатель.
Глеб задумчиво помрачнел. Потом сказал:
— После того, что ты, Вова, сделал, нет тебе больше веры. Мы все из-за тебя пострадали. Весь класс. А теперь ты просто хочешь на других наговорить, чтобы оправдаться.
— Так, — решил спросить я напрямую. — Что я сделал? В чем заключалось мое предательство?
Глеб было раскрыл рот, чтобы заговорить, но вдруг глянул куда-то поверх моего плеча, и глаза мальчишки наполнились страхом. Я тоже обернулся, чтобы посмотреть: чего ж он там такого увидел?
По улице шли три девчонки. Одетые в такую уже не привычную, но теплую сердцу черно-белую форму, они, видимо, провожали до дома одну из подружек.
Невысокая красивенькая девчонка с каре темно-русых волос, помахала двум другим: высокой и худенькой блондиночке и брюнетке, что была пополнее. Потом она весело помахивая портфелем, побежала до калитки.
Оставшаяся пара дружно посмотрела на нас, остановилась.
— Привет, Глеб, — сказала та, что повыше, — ты что же, с предателем разговариваешь?
— Я? Да нет! Предателю бойкот!
— Разговаривает-разговаривает! — Поддакнула вторая, полненькая и щекастенькая с двумя темными косичками, украшенными белыми форменными бантами. — Они же с Батончиком у нас самые-присамые друзья! Я так и знала, что Глеб первый сломается!
— Как дела, девчонки? — Насмешливо спросил я, чтобы избавиться от их ехидных мордашек. — Как вам нынче погодка?
Девчонки удивленно переглянулись.
— Мы не будем тебе отвечать, Батончик, — сказала высокая. — У нас бойкот. Нам с тобой говорить нельзя.
— Да! — снова поддакнула пухлощекая. — У нас бойкот!
— Так вы же уже разговариваете, — рассмеялся я. — Выходит, вы и сами теперь предатели!
Девчонки испугались и быстро-быстро, взявшись за руки, побежали прочь.
— Друг значит, — обернулся я к Глебу, провожавшему школьниц взглядом. — Да что же я такого сделал, что даже друг от меня так легко отвернулся?
Смесь обиды и какой-то досады отразилась на лице Глеба. Такое выражение бывает у людей, кто чувствует несправедливость, но боится с ней что-то сделать.
— Прости, Вова. Мне домой пара. Уроки делать надо.
Не ответив, я кивнул, и Глеб, погрустневший, захлопнул передо мной калитку.
— Нюра! Нюрочка! — Дед Фомка постучался в окно деревянной веранды нашего дома. — Нюра, ты дома?
Я вошел в неширокий, поросший низенькой травой двор. Дом мой оказался небольшим, но сложенным из кирпича. У него был синий конек и шиферная, посеревшая от времени крыша. Небольшие окошки с такими же, как конек, синими обналичниками, смотрели на меня, распахнув ставни.
Во дворе, под фасадными окнами, раскинулся маленький палисадник, полный кустистых рос, шиповника и цветов-однолеток. Справа, у деревянного забора, сгорбился дровник.
За домом, в проходе между стеной и сараем, приглядывался тенистый и какой-то загадочный, сад, полный плодовых деревьев.
— Нету дома, — развел руки дед Фомка. — Убежала куда-то, видать. Ну, ничего. Главное задание я исполнил. Тебя до дома довел. Пойду теперь тоже домой. Рыбачить уже поздно. Жарко стало.
Я забежал на деревянные сходни, осмотрел навесной замочек.
— А как я внутрь-то попаду? — Спросил я.
Дед Фомка удивленно поднял брови.
— А ты что, не помнишь, где у тебя тут ключи висят? Вова, ты чего?
— Да я упал с ветки, когда пытался за портфелем влезть, — пожал я плечами. — Головой ударился, вот память и отбило.
— Правда, что ли? — Старик испуганно расширил глаза, кинулся ко мне, стал осматривать голову. — И ты только сейчас мне такое сказал? А мож, у тебя черепушка где рассажена? А? Так, тебе в поликлинику надо! А чего мы сюда пошли⁈
— Не надо, — отстранился я вежливо. — Не надо мне в поликлинику. Хорошо все. Чуть-чуть память отшибло. Лоскутами. Вот, про ключи я забыл.
Дед Фомка засопел.
— Точно все хорошо? Не врешь?
— Точно все хорошо.
Старик хмыкнул.
