сопротивлению. Тело пленника покрывают многочисленные надрезы, но он все еще жив.
– Они довольны? – спрашивает Серебрянский, чьими глазами смотрит на мир Корсаков.
– Да, господин, они довольны… – подобострастно кивает припавший перед ним на колени крестьянин. Русые волосы, глубоко посаженные серые глаза и вздернутый нос выдавали в нем коренного обитателя здешних земель.
Серебрянский принимает из рук холопа старый грубый нож, выполненный из камня, но острее любой стали. Он делает шаг к пленнику – и резко наносит ему последний удар, пронзая сердце. Серебрянскому не надо спрашивать, довольны ли их покровители, что спят под камнями. Он сам слышит их благословенный шепот и чувствует, как вновь обретенное могущество разливается по венам. Он оборачивается – и видит столь же удовлетворенные улыбки на лицах жены и дочери.
Еще одна жертва. Еще один месяц. Цикл, дарующий слугам спящих покровителей вечную жизнь, продолжен.
– Тоже слышите его дьявольский голос? – спросил кто-то за спиной. Корсаков резко развернулся и оказался лицом к лицу с высоким незнакомцем. Его одежда представляла собой мокрые обрывки некогда черного одеяния, грязные волосы спутались, а из-под кустистых бровей с детской беспомощностью и взрослой тоской смотрели усталые покрасневшие глаза. С шеи на тяжелых цепях свисали многочисленные грубо сработанные кресты. Перед Владимиром стоял пропавший городской батюшка, якобы сгинувший в лесах. Хотя, судя по внешнему виду священника, сын хозяина гостиницы был недалек от правды.
– Я брел и брел, но бесовская сила каждый раз возвращала меня обратно, – сказал батюшка. – Наказание мне ниспослано за слабость. Что бежал, оставив паству, тщась спасти собственную шкуру.
– Это не повод себя со свету сживать, – заметил Корсаков, снимая с плеч плащ, чтобы накинуть его на плечи собеседника. – Зайдем в церковь, там хотя бы сухо.
– Нет! – Батюшка в ужасе отшатнулся. – Ноги моей там не будет! Это не церковь, а капище язычников! Тут не возносят хвалы Господу, лишь поклоняются демонам!
– Вы знали про обряды Серебрянских? – спросил Корсаков.
– Да простит меня Бог, знал! – горько ответил священник. – Их крестьяне, что ушли из деревни, каялись мне на исповеди. Но я был глуп, самонадеян в гордыне своей! Считал, что коли построим мы церковь истинную, а безбожников покинут их слуги, то падет власть нечестивая. Но то была ложь. Я убедил во лжи свой приход, ибо слаб. Не было во мне должной храбрости, чтобы бросить вызов Серебрянским. Понадеялся, что без крестьян они вымрут во мраке своего мерзкого дома…
Судя по голосу, батюшка рыдал. Но с неба ему на лицо лилось столько воды, что различить слезы и капли дождя Корсаков не мог. Он оставил безуспешные попытки укрыть священника плащом и просто выслушивал его горестную исповедь.
– Эти камни оставило здесь племя жестокосердных язычников, что поклонялись и приносили им жертвы. С приходом государевой власти их истребили под корень. По крайней мере, так казалось. Но они выжили. Выжили и заполнили уши Серебрянских своими гнилыми верованиями. Обратили их к дьяволу! И все в городе знали об этом. Знали или хотя бы догадывались. Но боялись выступить против них. Лишь косились ненавидящими взглядами да шепотом пересказывали страшные слухи. И никто – никто не задавал вопросов, почему их всегда трое. Почему поколения рождались и умирали, а деревней Серебрянских по-прежнему правили отец, мать и дочь?
Батюшка обошел каменный круг, проведя рукой по шершавой поверхности валунов, и остановился на краю утеса, взирая вниз, на город.
– Я виновен, – глухо произнес он, сжимая в руках крест. – Виновен в том, что подвел паству. Виновен в том, что не разглядел волка в овечьей шкуре, что пришел к нам в дом и принес с собой библейскую напасть. Виновен в том, что спящие скоро пробудятся. Нет мне прощения. И спасения тоже нет.
Корсаков, завороженный рассказом священника, слишком поздно понял, что должно совершиться на его глазах. Его собеседник раскинул руки. Звякнули цепи. Священник занес ногу над бездной и приготовился сделать шаг. Владимир метнулся к нему, отчаянно вытягивая руку вперед, но его пальцы ухватили лишь воздух. Священник камнем рухнул вниз на острые скалы. Корсаков распластался на краю обрыва, бессильно глядя на лежащую внизу изломанную фигуру в драных остатках рясы. Боль городского священника оказалась столь сильна, что он предпочел обречь себя на вечные страдания.
– Корсаков! Отойдите от края и поднимите руки! – окрикнули его. Голос Владимир узнал. Он перевернулся на спину, чтобы разглядеть угрожающего ему человека.
На фоне леса застыла могучая фигура исправника, завернувшегося от непогоды в прорезиненный плащ, что придавало ему сходство с изображениями мрачного жнеца на старинных гравюрах.
Корсаков медленно встал с мокрой земли и отошел от края. Меньше всего ему хотелось сейчас неловко поскользнуться и улететь вниз, следом за священником.
– Держите руки на виду, пожалуйста, господин Корсаков, – сурово напомнил ему Родионов.
– Не знаю, что вы видели, Гаврила Викторович, но прошу, поверьте, я не толкал его, – увещевающим голосом обратился к исправнику Владимир.
– Вы не коснулись его и пальцем, – согласился Родионов. – Но вам не кажется, что слишком уж много трагических случайностей произошло в моем городе с тех пор, как вы со своим другом заявились сюда?
– Стасевич мне не друг! – крикнул Владимир.
– Я не люблю, когда меня принимают за дурака и врут в лицо, Корсаков, – заявил исправник, шаг за шагом подходя к собеседнику. Его рука пряталась в кармане плаща. Владимир не сомневался, что Родионов навел на него свой револьвер.
– Я вам не врал… – попытался оправдаться Корсаков.
– У нас не забирали почту с самого начала потопа. – Исправник остановился, вытащил из кармана оружие и навел ствол на Корсакова. – Так что вы никак не могли получить письмо от своего художника. Более того – вся корреспонденция до сих пор лежит в почтовом доме, и я даже почел за труд бегло ее просмотреть. Там нет ни одного письма, подписанного Стасевичем, и ни одной весточки, которую бы пытались отправить из усадьбы Серебрянских. Так что советую прекратить мне врать и ответить, за каким чертом вас принесло в мой город?!
– Чертом? Очень правильный вопрос! – Даже находясь на мушке, Владимир не мог не усмехнуться над иронией обстоятельств. – Боюсь, вам будет сложно мне поверить. Но если все-таки хотите послушать – давайте укроемся внутри. Эта непогода меня утомила. А вам будет легче понять, о чем я говорю.
VIII
Две недели назад, усадьба Серебрянских
– Поверьте, выслушать меня в ваших интересах!
Софья Николаевна Серебрянская никогда не видела человека, который не просто выдерживал на себе тяжелый взгляд, заставлявший трепетать крестьян, но даже позволял себе разглядывать ее в ответ,
