Какую выбрать — не ошибись.
— Зачем приходила и откуда имя мое знаешь? — бросил вслед, рассудив, что нагишом за девкой по двору бегать дело негодное.
— До Эспиль у меня дело, что ты в полюбовницы выбрал. А про имя сам бы знал, коли б не забыл, — рыжая обернулась из темноты, напоследок осыпав его янтарными искрами лукавого взгляда, да была такова.
— Ошиблась, хапунья. Выбор мой при новой встрече узнаешь, — Возгар раздосадовано стукнул кулаком по дверному косяку.
— Не гневи домовых. В молодецких промахах их вины нет, да и я не хотел мешать тебе с девками миловаться, — невесть откуда за порогом возник Зимич.
— Давно ты в соглядатаи-то повадился? — гнев наемника сместился на товарища, но старик, нимало не заботясь приличиями, шагнул в комнату.
— Дурное почуял я, Возгарушка. Ночь больно темна — навье время.
Зимич подкинул в камин дров, подтащил поближе топчан и взгромодился на него, укутываясь в шерстяное одеяло. Возгару ничего не оставалось, как натянуть рубаху да устроиться подле. Наполовину домовик — наполовину человек, старик обитал на границе миров, унаследовав больше людского от матери, чем потустороннего от отца. Но все же чутье, доставшееся от домовика, никогда не подводило — мыши на хвостах несли ему сплетни, старые балки нашептывали подсмотренное, половицы поскрипывали о тайниках, сверчки за печью напевали секреты и подслушанные разговоры. Лучше прочих Зимич по крупицам собирал пересуды и факты, что вкупе с хозяйственностью и способностью даже на пустошах в походе создать домашний уют, делало его незаменимым членом их маленького братства. Возгар привык прислушиваться к старику, как привык доверять Бергену прикрывать спину в бою, а коню-Усиню самому выбирать верный путь.
Вот только сложно было порой вычленить главное из бесконечной болтовни Зимича. Вот и сейчас домовик растекался речью, восторгаясь молочным поросем с ужина, да похваляя «Драконье брюшко» за чистоту и порядок.
Возгар слушал вполуха, задумчиво крутя в руках обрывки ремня, еще недавно неразрывного, укрепленного бечевой судьбы.
— Зимич, ты встречал подобное — чтоб самой Доли путы кто разорвать мог?
Старик глянул на товарища так, словно впервые увидел. Протянул морщинистую ладонь, взял половинки пояса и с интересом изучил. Поднес к лицу, принюхался и даже лизнул, тут же скривившись.
— Не слыхал, — ответил нехотя, словно не желая признаваться в невежестве. — Бытовало, правда, поверье одно во времена моей молодости, да то так давно было, что может и привиделось вовсе.
— Не томи, — Возгар плеснул в два кубка медовухи и протянул один Зимичу. Тот благодарно отхлебнул и, глядя на занимающееся на поленьях пламя, продолжил:
— Нерушима Доля и пряма судьба у людских дорог. Не изменить начертанного, будь ты сам Крез. Оттого узы эти в обряде свадебном прижились, как связующие до скончания века. Ни человеку, ни злыдню, ни выродку какому, вроде меня, их не разорвать. Но поговаривали, что в давние времена девок, что ящурам в дань обещаны к столбам честным* (честной столб — здесь столб, к которому привязывали девушек, приносимых в жертву драконам. Честной от слова «честь» — девушки были невинны «честны» и их жертва «честна» — непорочна») такой бечевой крепили. И та из них, что узы разорвать могла, становилась не добычей драконьей, а женой, ему равной.
— Брехня! Чтобы баба сама по доброй воле с чешуйчатой падалью легла! — вслух возмутился Возгар, а исподволь подумал: «У такой, как Яра и дракон из блюдца молоко лакать начнет, что ласковый котейка».
— Горяча девка, — со знанием дела поддакнул Зимич, точно мысли товарища прочел.
— Ты о ком? — показывать слабину Возгару не хотелось даже перед стариком.
— Да о той, по ком у тебя уд стоит, хоть котелок на него вешай, — хмыкнул домовик, многозначительно косясь на рубаху воина, бугрящуюся пониже пояса. — Даром что я подслеповат стал, а все одно разглядел — хороша Яра, вживую даже лучше, чем в пересудах.
— А ты, нешто, с ней знаком? — отпустившее было раздражение, с новой силой разгорелось в груди, точно злой дракон на сердце дыхнул. В свистопляске вечера все цеплялось одно за другое: и Дировы толки, и явление вэрингов с ярлом, и чернявая, ныряющая в лохань, и рыжая хапунья, дважды ловко сбежавшая от него. Не у дел оставался лишь сам Возгар, никак не берущий в толк, что же твориться вокруг и отчего он по центру всего стоит точно столб ярмарочной карусели.
— Наемница она, как мы с тобой. Одна из лучших. На погань охотится — злыдней и навий истребляет, тех, что люду жизни не дают. Неужто не слыхал?
Пришлось отрицательно покачать головой.
— Молодежь! — Зимич осуждающе поморщился и залпом осушил кубок. — Дальше собственного носа мира не видите, а о чужих победах и вовсе знать боитесь, словно свои оттого потускнеют. А за девкой доблесть признать, то вообще не по-мужски считается.
— Наемница… — Возгар потер бороду и довольно усмехнулся — на рваном полотне проступила канва событий.
— Стало быть, все мы тут неслучайно. Видно, Крез лучших собрал и за ящуром послал. Не удивлюсь, если и ярл с вэрингами по дракона отправлены.
— От наемных убийц часто толку больше, чем от наемных работников, — Зимич свернулся на топчане калачом, накрываясь с головой шерстяным одеялом. — Не за драконьей шкурой Тур рвется, а своих парней головы спасает.
— Как это понимать? — Возгар ждал продолжения, но из-под одеяла донеслось невнятное:
— Утро вечера мудренее. На завтрашнем свету видно станет, что во мраке ночном загадкой без разгадок виделось.
Показательно громкий храп означал, что для себя Зимич разговор считал завершенным.
* * *
Посреди ночи мучимый жаждой ярл Тур открыл глаза. Сел, озираясь впотьмах, и наполовину осушил стоящий у изголовья кувшин с травяным взваром. Вмиг унялась боль в висках и сухость в горле отпустила. В свете догорающей лучины воевода огляделся. На перине рядом спала на боку Рёна. Грудь ее богатая, выскользнула из проймы, маня притягательной белизной. Мужчина довольно усмехнулся в усы, вспоминая, как недавно сжимал в объятиях это податливое тело. «Хороша баба. Все с душой делает — и за домом следит, и готовит, и любится. Жаль такую оставлять», — но долг перед остатками дружины был превыше хотеек. Осторожно, стараясь не шуметь, поднялся, но не успел толком облачиться и подпоясаться, как мягкий голос произнес:
— До первых петухов еще пару снов подглядеть успеешь. Иль боишься, что плату непомерную за утехи заломлю? — на этих словах губы Рёны изогнулись в горькой улыбке.
— Не похожа ты на таких, что на спине работают, ноги раздвигая, — Тур невольно залюбовался. Растрепанная со сна, в покрове из русых волос, с припухшими от поцелуев губами
