— Оно опубликовано в «Эклер», и вам должно быть этого достаточно, я уже не помню, куда дел оригинал.
Дверь внезапно распахнулась, пропуская высоченного мужчину, который был вне себя от гнева. Исидор и Эдокси галопом устремились на свои места, Виктор же выпрямился, спрятав газету в карман.
— Инспектор! — кричал Мариус с порога своего кабинета. — Если эта дама скончалась от остановки дыхания, чего ж вам тогда приказали расследовать этот случай?.. О, Виктор, ты пришел! Ты все слышал?
— Почти. Кто это был?
— Инспектор Лекашер. Неплохой мужик, но несколько того, туповат. Читал последние новости?
— Нет.
— Газеты получили анонимное послание, в котором утверждается, что речь идет об убийстве, в то время как врачи дали заключение, что смерть была естественной.
— Ты про вчерашнюю даму там, на башне?
— Да. Одно из двух: либо эти скверные вирши написаны шутником, либо она была убита. Как? Загадка. Полиция наверняка знает больше нас, да не хочет сказать. Что же до мотивов… Эжени Патино, набожная и почтенная вдова… Может, она занималась шантажом. Или оказалась свидетельницей чего-то такого, чего не должна была видеть.
Мариус натянул жилет на брюшко, откусил конец у сигары и выплюнул его.
— Я поставил карикатуру Таша на первую полосу, тем самым противопоставив себя «серьезной» прессе, которая имеет обыкновение дудеть о своей беспристрастности и неподкупности! Я иду на чудовищный риск, но знаю, что прав. Пошли со мной, покажу, как я тут устроился. Осторожней, лестница трухлявая. Ты обдумал мое предложение?
— Я еще не решил. Если я начну писать все, что думаю, — боюсь, навлеку на тебя неприятности и распугаю читателей.
— Бог ты мой, главное — изобрети оригинальную манеру подачи мыслей, и тебя прочтут! Смотри, как работаю я, и отбрось сомнения. Видишь, газета — это однодневка: в конце концов все эти материалы оказываются на прилавках у рыбника, продавщицы фруктов или в отхожем месте. Что опубликовано сегодня, завтра канет в Лету. Любопытствующих необходимо кормить свежими новостями каждый день. Чего ждет читатель за свои кровные пять сантимов? Сюжетов самых заурядных — драм, скандалов, сентиментальных историй, убийств.
— Весьма печально.
— Тут никуда не денешься, старина, преступление и юмор — вот о чем вечно судачат, вот что пополняет кассу.
— Ну и циник же ты!
— Да вовсе нет, публике-то и этого мало. Смотри, чувствуешь разницу?
Мариус помахал номером «Пасс-парту», держа в другой руке выпуск «Голуа».
— Вот это и есть ежедневная газета без политических амбиций, а там — бульварный листок, начиненный церемонными, тщательно отредактированными формулировками. Взгляни, вот, статья про генерала Буланже, ради чего она здесь? Подготовленного им переворота республика уже не боится, и интерес к нему мигом угас. У французов ветреные сердца, они променяли своего белокурого идола на трехсотметровую башню. Публике, понимаешь ли, плевать на парламентскую газету, светские новости, финансовые обзоры. Она предпочитает пошлый фельетон, лишь бы ее держали в напряжении. Я руководствуюсь единственным правилом, приносящим доход: понравиться как можно большему числу читателей ради того, чтобы увеличить тираж. Флобер выразил это так: «Высоких тем не существует, король Ивето стоит Константинополя!»
Он провел Виктора за перегородку, где сидел человек, чьи пальцы оживленно бегали по клавиатуре странной машинки, работавшей на сжатом воздухе и плевавшейся клубами пара.
— Это маленькое чудо стоило мне целого состояния. Ее изобрел немец, эмигрировавший в Соединенные Штаты, Оттомар Мергенталер, запомни это имя, он гений! Она приехала прямым рейсом с той стороны Атлантики, и во всей Франции такой владею один я.
Он погладил машинку так, словно перед ним была любимая женщина.
— Славный линотип! У него клавиши с буковками, и он выдает типографскую строку, готовую к печати. Скорость, старина, скорость, в ней все дело! Я могу выпускать два, три номера в день! Скоро обоснуюсь вот на бульварах, расширю штат… В ближайшую неделю я открою серию: «День на выставке с…», это о светилах научного мира, знаменитостях литературы, изящных искусств, моды. Первым станет Саворньян де Брацца, он уже согласился. В наше время, когда из-за иммиграции многие скрежещут зубами, немаловажно напомнить, что тот, кто преподнес нам Конго, — итальянец, а французом он стал после того, как в 1870-е защитил цвета нашего флага. Налить стаканчик?
— Нет, благодарю, мне нужно сделать закупку книг.
— Не забудь о литературной хронике!
— Буду об этом думать. Я… я обещал одну книгу твоей иллюстраторше, Саша…
— Таша Херсон?
— Да. Хотел передать через посыльного, но не нашел ее адрес.
— Дом 60 по улице Нотр-Дам-де-Лоретт. Берегись хозяйки, эта очкастая немка — сущий цербер!
Виктор поспешил откланяться, он чувствовал облегчение, словно школьник, которому удалось избежать насмешек. Какие цветы ей преподнести? Розы? Лилии? Он прыгнул в фиакр на улице Риволи и закрыл глаза, чтобы лучше обдумать этот вопрос.
На улице Сен-Пер, перед больницей Шарите, остановился фиакр. Из него вышел человек средних лет, в цилиндре, облаченный в темный редингот. Он перешел улицу, немного постоял у магазинчика Дебов и Галлэ, фабрикантов высококачественных и чистейших продуктов, и, прочтя назойливую рекламу ветрогонного шоколада с цукатами, проглотил слюну. Пройдя улицей Жакоб, где располагались такие знаменитые издатели, как Фирмен-Дидо и Хетцель, он наконец остановился у дома 18, у книжной лавки «Эльзевир». За стеклами витрин, на деревянных панелях, оправленных в зеленую бронзу, выстроились в ряд в старинных переплетах и современных обложках романы Мопассана, Гюисманса, Поля Бурже и Жюля Верна, последнее творение которого, «Два года каникул», красовалось на самом видном месте.
Незнакомец из-под руки обвел взглядом внутреннее пространство магазина, где, кажется, не было ни души. Нет, в самом дальнем углу он наконец различил сидевшего за маленьким столиком Кэндзи Мори, который что-то писал. Окруженный этажерками, битком забитыми книгами, ожидавшими, когда их наконец расставят по полкам, он переписывал каталожные карточки, выводя каждую строчку со старательностью школяра. Время от времени, прервавшись, он задумчиво посматривал на бюст Мольера на камине из черного мрамора, потом вновь опускал голову и макал в чернильницу перо.
Незнакомец улыбнулся, пригладил остроконечную бородку и толкнул входную дверь. При звуке колокольчика Кэндзи Мори повернул голову, а из подсобки в этот же момент появился служащий в серой блузе.
— Мсье Франс! — вскричали оба в один голос.
Вошедший сделал приветственный жест и подошел к прямоугольному столу, покрытому зеленым сукном.
— А куда это разбежались все стулья? — спросил он с забавным выражением лица.
