мошенничестве в особо крупном размере? Признания нужно выбивать, по допросам таскать, возможно, даже пытать. Но ничего этого не происходит. И я не знаю, плохо это или хорошо.
Поджав колени к груди и свернувшись калачиком на узкой кровати, закрываю глаза и дрожу всем телом. Мне страшно и холодно. Похожие чувства я однажды уже испытывала, но вспоминать об этом в такой момент — ни к чему. Лишь хуже себе сделать, а я и так держусь на волоске.
Лежу минуту, вторую, а потом меня просто выключает. Похоже, организм устал находиться в постоянном стрессе, как и я устала от мучительной неопределенности.
Подрываюсь на месте, словно по щелчку, услышав, как дверь в камеру открывается. Часто-часто моргаю, привыкая к неестественной темноте.
Иногда приходилось засиживаться за компом допоздна, не видеть солнца, да вообще ничего не видеть, кроме монитора перед глазами, но тогда я была на свободе и в любой момент могла куда-то пойти. А сейчас будто жизни лишили, поделив ее на до и после. Если суд вынесет суровый приговор и я на несколько лет останусь в подобных условиях... Понятия не имею, как это вывезу. Возможно, сойду с ума. Или сделаю с собой что-нибудь...
— Громова, на выход, — раздается мужской бас.
— Зачем? — Голос хрипит то ли после резкого пробуждения, то ли от того, что я вконец замерзла и заболела.
— На выход, — повторяют таким тоном, что не решаюсь испытывать чужое терпение.
Меня есть за что наказать, безусловно, но оступиться ведь может каждый.
Пока иду за конвоиром по длинному коридору, представляю, что так будет на протяжении нескольких лет, и от этой мысли едва не теряю сознание. Начинает трясти еще и от ужаса.
Открыв дверь, мужчина в форме кивает, чтобы я заходила. Через силу перебираю ногами и оказываюсь внутри. Вопреки ожиданиям, что пришел следователь или адвокат, я вижу перед собой женщину в белом халате. Глаза часто выдают возраст человека, как бы молодо он ни выглядел. Так вот, передо мной сногсшибательная красотка, но в глазах у нее такая усталость, будто несколько жизней прожито.
— Кто вы? — задаю вопрос, ежась от холода.
Женщина смотрит на меня с жалостью.
— Медсестра. — Она достает из папки несколько листов. — Заполни. А потом я возьму у тебя кровь.
— Я думала, меня вызвали на допрос... Может, кто-то наконец объяснит, что происходит? — спрашиваю, набравшись смелости.
— Это ты со следователем будешь подобные разговоры вести, я здесь для другого.
Подхожу к столу и беру в руки листы бумаги. Вопросов шестьдесят штук. Половина из них — интимного характера. Сколько половых партнеров было, в каком возрасте потеряла девственность, как обильно идет менструация, и много всякого, чего я о себе даже не знаю. Перед глазами плывет, а по спине стекают капельки холодного пота от осознания, для чего это необходимо. Хотя нет. Маловероятно. Если бы я кому-то из тех трех мужчин, которые меня задержали, приглянулась, то меня бы просто поимели у этого самого стола. Все трое. По очереди. При этой мысли учащается сердцебиение и становится еще страшнее.
В какой момент я допустила ошибку? Просчета не должно было быть, я несколько раз все перепроверила и уверена, что не оставила после себя следов…
Замечаю на пробирках название анализов, и по новой начинает трясти. Кому понадобилось проверять меня на гепатит, ВИЧ, сифилис и другие венерические заболевания?
— Зачем эта информация? Для кого?
— Много вопросов задаешь. Кулаком работай.
Выкачав несколько пробирок крови, медсестра обвязывает мою руку эластичным бинтом. Смотрит на меня внимательным взглядом:
— Всё в порядке?
Какое уж тут в порядке? Голова кружится, я давно ничего не ела и даже не помню, приносили мне еду или нет.
— Я в следственном изоляторе несколько суток, сбилась со счета, какой сейчас день недели… Вторник?
— Понедельник. — Женщина протягивает мне шоколадный батончик и ставит на стол маленькую бутылочку воды. — При мне ешь и запивай. Я подожду. Потом сниму бинт.
Движения заторможенные, мыслительный процесс тоже. Стрессы никогда до добра не доводят. Если бы знала, что все так закончится, не стала бы рисковать. А если бы могла отмотать время назад и чуть-чуть подправить прошлое — ни за что бы не откликнулась на то сообщение и не взяла чертов заказ.
— Как ты сюда попала? — Медсестра садится напротив и наблюдает, как я медленно жую шоколадку.
— По глупости.
Она громко хмыкает:
— Не хочешь говорить?
— Сил особо нет. Да и желания, впрочем, тоже. Скажите, зачем это? — киваю на ее чемоданчик, в который сложены пробирки с моей кровью. — Пожалуйста...
— Ешь давай, — тут же меняет она тон на отстраненный.
В памяти всплывает новость, которая попалась на глаза незадолго до всех этих событий. Молоденьких девчонок, таких как я, обвиняли в преступлениях, а потом вместо колонии отправляли по домам к генералам и другим высокопоставленным чинам для жестоких, извращенных забав. Я тогда закрыла вкладку, не захотела читать про садизм и уродства ублюдков, находящихся у власти, а сейчас жалею, что не дочитала. Хотя бы примерно знала, чего ждать.
— Выглядишь неважно. — Медсестра достает еще одну шоколадку. — Давай еще съешь. Они с протеином. Полезно.
Через силу доедаю новый батончик. Аппетита как такового нет, но я чувствую, что не встану с этого стула или рухну на пол, если не сделаю, как велят.
— Охрана, я закончила. — Женщина поднимается из-за стола и уходит.
Конвоир надевает на меня наручники и ведет обратно в изолятор. Чем ближе мы к нему подходим, тем сильнее мной овладевает паника. Не хочу в тюрьму, не готова я провести в четырех стенах свою молодость. Как не готова стать для кого-то недельным развлечением, если то, что я успела напредставлять после сдачи крови и заполнения анкеты, — правда. Это какая-то нелепая ошибка. Плохой сон!
— Я очень замерзла. Можно получить хоть какую-то теплую вещь? — спрашиваю у конвоира, когда он, сняв с меня наручники, направляется к двери.
От одной мысли, что эта неизвестность продлится еще бог знает сколько, становится отвратительно.
— Узнаю, — коротко бросает он и уходит, но возвращается через десять минут с пледом и едой.
Я запихиваю в себя две ложки каши. Это мой потолок. Но лучше так, чем ничего.
Зажмуриваюсь и в мельчайших подробностях воспроизвожу день, когда оказалась в руках полиции. Не понимаю, как меня вычислили.
