в лес, по грибы. На рассвете густо стлался над домами туман, медленно, как бы нехотя оттаивал под лучами солнца, в лесу остро пахло грибной сыростью, влажным, гниющим мхом, сосновой хвоей.
Грибов было множество, под каждым кустом хоть косой коси.
Борис и Вася брезговали сыроежками и даже подберезовиками и подосиновиками, брали одни белые.
Когда выходили из леса с тяжелыми корзинами, увидели кофейного цвета «Победу», стоявшую на опушке.
За рулем сидела женщина и пыталась завести мотор. Но мотор рокотал с минуту и замолкал.
Исконная шоферская солидарность мгновенно овладела Борисом. Он подошел ближе.
— Что у вас тут?
— Аккумулятор сел, — ответила женщина.
Повела на него круглым, сердитым глазом, спросила:
— А вам что? Или помочь собираетесь?
Борис сказал:
— Что ж, попробую.
Наконец машина завелась.
— И правда, помогли, — сказала женщина спокойно, словно иначе и быть не могло. — Вам куда, в «Ягодку»? Садитесь, подвезу.
Он сел рядом с ней, а Вася — на заднем сиденье.
Она вела машину лихо, щеголяя своей сноровкой.
Была она еще молодая, впрочем, не очень, может быть, немного моложе Бориса, круглолицая, сильно загорелая. Синие глаза казались особенно светлыми на смуглом лице. Профиль — она сидела профилем к Борису — четко очерченный: выпуклый лоб, жадные тонко вырезанные ноздри, подбородок с ямочкой.
Руки у нее были загорелые по локоть, а выше короткие рукава ситцевой блузки открывали молочно-белую, нежную кожу. И шея была тоже белой, в мелкой осыпи веснушек.
— Местные? — спросила она, глядя на дорогу.
— Нет, из Москвы.
— Вот оно что.
Почему-то ему показалось, что она знает, кто он, и спрашивает лишь для видимости.
Так оно и было.
— У Елены остановились?
— Это моя тетя, — сказал Вася. — Сестра мамы.
Она взглянула на Бориса — он еще раз подивился ее светлым, блестящим глазам, сказала:
— Давайте познакомимся: Леля, фамилия Силаева, отчество необязательно.
Пока доехали до деревни, успела рассказать о себе — работает шофером у директора РТС, живет с отцом, есть у нее дочка по имени Ветка, мужа не имеется, в прошлую субботу исполнилось ей тридцать пять лет, по вечерам ходит иногда в клуб, куда же еще деваться?
Она довезла их до деревни.
— Теперь сами дойдете…
Махнула на прощанье рукой и повернула обратно. Борис долго смотрел, как облачко пыли догоняет машину, никак не может догнать.
— Хорошо работает, — вслух произнес он.
— А что, она шофер какого класса? Первого? — спросил Вася.
— Может быть, второго.
— А я буду только первого, — сказал Вася, — как ты.
— Я тоже второго, — ответил Борис.
Елена Васильевна встретила их горячими пышками с творогом.
Пока завтракали, она разбирала грибы, мыла, резала на кусочки, похваливая:
— Хоть бы один червивый!
Вася поел и убежал на улицу к ребятам. А Борис сел на крыльцо, закурил, вспоминая о Леле.
Она понравилась ему. Была в ней непринужденность, размашистая удаль, которая ему, тихому и небойкому, казалась особенно привлекательной в других людях.
«Наверно, упрямая, как черт!», — подумал он, и ему вдруг захотелось на себе испытать ее упрямство и подчиниться ему.
Дуся, его жена, была тоже упрямой, любила все делать по-своему, и он привык уступать ей во всем.
В тот же вечер он первый предложил Елене Васильевне:
— Надо бы в клуб пойти, что ли…
Она спросила с усмешкой:
— Чего это ты? То вроде силком не затянешь, а то самому охота…
Однако накинула платок, и они отправились в клуб.
Был вечер танцев. Еще издали они услышали звуки радиолы. Исполнялся вальс «Дунайские волны».
Вошли в зал, сели на привычное место у стены. Мимо них проносились пары.
Борис смотрел во все глаза, искал Лелю. Ее не было видно, и он заскучал.
— Пойду покурю, — сказал он.
— А как же танцевать? — спросила Елена Васильевна. — Гляди-ка скоро, должно, танго заиграют.
— Покурю и вернусь.
— Ну, давай, я тебе кого-нибудь выгляжу, кто хорошо танцует, — пообещала она.
Он вышел на улицу, сразу же окунулся в темноту и пустынность ночи.
Дул холодный, уже по-настоящему осенний ветер. Небо было хмурым, беззвездным.
Он сложил ладони коробочкой, прикурил. Свет из окон клуба свободно лился на улицу, освещал ряды домов, скамейки возле заборов, темные деревья, казавшиеся ночью особенно большими.
С реки тянуло неуютной свежестью, Борису представилось, как, должно быть, сыро и гулко сейчас на речном берегу, где-то на середине реки мигают огоньки бакенов, а кругом недобрая, притаившаяся тишина…
Захотелось в дом, в тепло, к людям. Он бросил окурок, подошел к дверям клуба и увидел Лелю.
Он не сразу узнал ее. Она оказалась ниже ростом, чем он думал, узкоплечей, тонкой в талии. Рыжеватые недлинные волосы словно светились в темноте.
— Привет и добрый вечер, — сказала она весело.
Он до того обрадовался, что даже забыл ответить. Вынул новую сигарету, зажег спичку и молча, пока спичка не догорела до конца, смотрел на Лелино смуглое лицо, на рыжеватые волосы, на белую крепкую шею, светлевшую в вырезе платья.
Леля засмеялась.
— Зажгите другую спичку, а то прикурить забыли…
— Я потом, — сказал он и бросил сигарету.
— Я знала, что вы здесь будете, — сказала Леля.
Он осмелел и сказал:
— Я тоже знал, что увижу вас.
Она взяла его под руку.
— Потанцуем?
И вместе с ним вошла в клуб.
Он танцевал с нею все танцы — вальс, танго, фокстрот и снова вальс.
— А ведь я почти не танцевал раньше, — признался Борис. — Это с вами как-то получается.
Потом радиола замолкла. Гармонист, чернявый парень с угрюмым, раз и навсегда на всех и на все обиженным лицом, заиграл местный танец, который неизвестно почему назывался «Елецкого».
— А вот это я не смогу, — заявил Борис, но Леля крепче сжала его руку.
— Сумеете, вот, глядите, как я делаю…
И он стал послушно подражать ее движениям, притопывать, кружить ее…
Ни разу за все это время не взглянул он на Елену Васильевну, лишь теперь, танцуя с Лелей «Елецкого», вдруг поймал ее осуждающий взгляд. Но тут же позабыл о ней и продолжал танцевать, а гармонист играл, казалось, до бесконечности, насупившись и не сводя глаз со своих пальцев.
Объявили перерыв. Народ повалил на улицу.
— Я сейчас, — сказал Борис Леле и подошел к Елене Васильевне.
— Домой пойдешь? — спросила она, глядя куда-то в сторону, мимо него.
— Нет, побуду еще немного.
— Ну, как хочешь.
Она вышла из зала, а он подумал было, что это такое с ней, но не стал доискиваться причины, снова вернулся к Леле.
Домой он пришел поздно, уже пели вторые петухи. Бесшумно разделся, лег рядом с крепко спавшим Васей, но долго не мог заснуть. Все вспоминал о Леле,
