Малкольма!
— Трогательно, — он приглаживает ладонью мои волосы, взъерошенные из-за шлема.
Хочется ерзать из-за его пристального внимания, но я заставляю себя стоять прямо.
— У тебя хорошая память?
Я киваю. Да у меня охренительная память! Как бы я еще стала курьером? Мне говорят адрес, и я его запоминаю. Книгу я, может, и не прочту, но номер дома разберу, да и помню: кто, когда и что мне говорит. Я расслабляюсь. Это я смогу.
— Ты можешь притвориться кем-то другим?
— Да, — это я тоже смогу. Его рука скользит от моего затылка до шеи. Я уверена, что он чувствует мое напряжение. Не знаю, почему я злюсь на него и бросаю вызов. Он прав. Курьеры как дети: на виду, но не на слуху. Я собираюсь извиниться, но Йен подносит мои пальцы к конверту и говорит:
— Извини, Виктория.
— Хорошо, — я не могу здесь больше находиться. Мне нужно сохранить остатки достоинства, если таковые имеются.
Я стараюсь идти размеренно, хотя мне хочется бежать отсюда. Медленно иду по лестнице и чувствую его взгляд на спине, заднице, везде. Теперь его сожаление давит на меня, когда я еду обратно в Квинс.
Глава 4
Ветер с Ист-Ривер дует прямо в лицо, когда я еду по Квинсборо. Но это хорошо, я все еще чувствую запах Брюса Уэйна в носу. Я знаю, это нелогично, ведь это не запах, а всего лишь воспоминание о нем, но он все еще здесь, и я погрязла в нем. Поэтому задерживаю дыхание, будто бы в надежде, что смогу проглотить его и сделать частью себя.
Потом до меня доходит, что этот парень, извиняясь, оскорбляет меня, а также, что он связан делишками с моим мерзким братцем. Малкольм контролирует всё в Ист-Ривер.
Но, черт возьми, у меня нет права осуждать кого-либо за это, потому что я в том же дерьме, в которое вовлечен и он. Желая заглушить свои мысли, я врубаю песню «Awolnation» и позволяю переборам гитары отвлекать меня на протяжении всей поездки длиною в пятнадцать миль.
Нажимаю на звонок у двери Малкольма, и он впускает меня. Четырнадцатиэтажное здание слегка перекошено, соседи так себе, но Малкольм говорит, что нужно жить среди своих. Я столько раз отвозила вещи в центр, что он мог бы вполне туда переехать. Но я ничего не решаю. Я девочка из доставки.
— Не выйдет, — я толкаю посылку в грудь Малкольма, когда он открывает дверь.
Быстрый взгляд в его комнату показывает, что его друзья-подхалимы уже ушли. Я собираюсь уходить, но он берет меня за рубашку и втягивает внутрь.
— Не так быстро! Что значит «не выйдет»?
— Он сказал, что не сможет работать со мной, но написал что-то на бумагах.
Малкольм, все еще держа меня, кладет документы на стол и смотрит надпись.
— Иди на хер.
— Эй, — протестую я, вырываясь. — Я доставила это! Это и есть моя работа! Это ты заключал сделки!
Он поднес контракт к моим глазам:
— Видишь это? Ты тоже можешь это прочесть. Я знаю.
Как я сказала Брюсу Уэйну, у меня дислексия, но я не неграмотная. И могу читать, но делаю это долго, поэтому стараюсь избегать.
— Так он написал «Иди на хер». Полагаю, это для тебя, а не для меня, — внутри я просто умираю.
Малкольм теперь мне не поможет. Надеюсь, он хотя бы разрешит мне хоть что-то развозить для него.
Он прижимает листок к моему лицу слишком сильно для того, чтобы это было шуткой:
— Святое дерьмо! Я дал тебе одну гребаную работу, а ты умудрилась облажаться! Удивляюсь, как тебе доверяли даже посылки развозить, дура ты тупая!
Когда я говорю, что не стыжусь дислексии, это не значит, что у меня иммунитет к издевательствам. Слова Малкольма ранят меня, но я прячу боль, притворяясь, что он больно ударил меня по носу. Бумаги отлетают и падают на пол.
Я не пользуюсь Гуглом, потому что на экране читать сложнее, чем на бумаге. Буквы не только плавают по странице, но и становятся трехмерными. Такая нервотрепка в этом разобраться. С тех пор, как я получила работу, то перестала учиться читать. Единственная причина, по которой у меня есть смартфон, это потому что диспетчер устно передает мне по нему инструкции.
У меня отличная память, я хорошо запоминаю дорожные знаки и знаю расположение большинства компаний. Я смотрю телевизор, от комедий до документалок, но не читатель и никогда им не буду. Я отказываюсь стыдиться этого, но я не тупица, как думают люди о страдающих от дислексии.
— Я не могла заставить его подписать, — говорю я.
— Святое дерьмо! — он идет в одну из спален, чертыхаясь, и орет на меня. — Не вздумай уходить! У меня для тебя есть еще посылка!
— Господи. Ладно.
Так как я привыкла к тому, что взрывной темперамент Малкольма проявляется в выломанных дверях и криках, но без настоящей жестокости, я пользуюсь моментом и заглядываю в холодильник, на удивление неплохо заполненный. Тут есть пицца, китайская еда и заготовки для сэндвичей.
— Я возьму упаковку жареного риса с креветками?
Малкольм мямлит что-то, что можно принять за подтверждение. Подогреваю коробку в микроволновке, разгибаю края картонки и оставляю в виде тарелки на столе. Мы с Малкольмом оценили прелесть китайской еды будучи подростками, и всегда едим только в таком виде.
Видимо, он слышит звон микроволновки, потому что выходит из спальни-офиса, берет вилку, плюхается на стул напротив и начинает есть.
Чувство, как будто нам снова двенадцать и четырнадцать, и у Малкольма еще не случилось всплеска тестостерона, превратившего его в ублюдка.
До этого он играл в «Скайлендера» (прим. видеоигра) и любил покемонов. Где-то на переходе от пятнадцати к шестнадцати он покончил с этим, став женоненавистником и моральным уродом. За двенадцать лет Малкольм усовершенствовался в этом, и теперь он преступник, женоненавистник и моральный урод. Мне интересно, в какой момент он решил стать социопатом.
— Как Софи?
— Она… — я хочу сказать «в порядке», но это не так, и я не вижу смысла притворяться перед ним. — Она вешается там.
— Я могу достать Софи немного травки. У меня есть возможности, — предлагает Малкольм.
Видя мои приподнятые брови, он продолжает:
— Я не ненавижу ее. Думаю, больше нет.
Отец Малкольма оставил его мать и ушел к моей. Если смотреть объективно, я могу понять его антипатию к нам. Но, черт возьми, кто рационален, когда дело касается любви?! Я нет, Малкольм тоже. Никто из нас больше не вспоминает о Митче Хеддере. Он ушел от моей
