иначе смотрят на мир. Просто смотрят. Просто видят: мир без настоящего – непоправимо пошл; вот и Хельга (при всём при том, что она была в своём праве) – оказалась непоправимо пошла; но!
Именно так (и именно сейчас) – Перельман оказался в ситуации, когда ему придётся встретиться с одной из её ипостасей на бандеровской Украине. Разумеется, там ему предстоит выбрать (как если бы такой выбор вообще для него существовал) – меж выживанием и всамделишностью; Перельман не мог об этом знать.
Зато Перельман (в этот миг решения) – даже вспомнил одно (в те годы) ещё не написанное стихотворение.
Которое стихотворение было всего лишь честным и ничего не решало.
О людях настоящих, которые реальны Не слишком-то брутальны, но именно всамделишны. Я их не знаю внешне. Я их узнаю внутренне. Весь мир парит отвесно. Сорвётся или взмоет. Какое-то такое всамделишное чувство Глаза мои откроет. Какое-то такое всамделишное братство Распознаёт лукавство под множеством покровов. Я подзабыл основы. Я снова их нашёл. Всамделишные люди реально существуют. Не слишком хорошо мы жизни совершаем. И с миром поступаем не так, как ветер дует. Но выдохом и вдохом осуществим эпоху.
– Что вы там бормочете? – могла бы спросить Хельга.
– Напоминаю себе: «у тебя остаётся только то, что ты отдал».
Ничего такого произносить не пришлось. Однако же решались (здесь и сейчас) задачи вполне космические. Но не только поэтому (из своего далёка) – всё тот же коварный Петроний (по воле души Перельмана) продолжал доходчиво комментировать:
– Неужели я должен выслушивать твои рассуждения, что банальней цитаты из сонника? Поистине, ты поступаешь много гнуснее меня, когда расхваливаешь поэта, чтобы пообедать в гостях.
Перельман улыбался (про себя). Перельман вспоминал тексты (себе вровень). А Хельга (в это время) – вовсе не умолкла и сказала ещё и ещё много-много других своих несомненностей, с которыми сложно было бы не согласиться; с которыми он не мог соглашаться.
Была ли она образована (в реале)? Никому это не было интересно: Хельга предъявляла претензии Перельману и миру, потому душа за пультом монитора переводила их на доступный Николаю язык.
Так что Хельга легко перескочила с Петрония на Бахтина (не общеизвестного, а брата его – французского легионера):
– Если вы не одумаетесь и не переменитесь, не вернете своей поэзии оплодотворяющую силу амбиций, то мир уйдет дальше, в своё будущее, а вы останетесь лежачим камнем.
Он опять посмотрел на неё – из своего будущего: такой «он» – опять не мог согласиться.
Мне некуда и незачем идти, Поскольку истина, известно, анонимна. Чужое слово, ставшее моим, Затёртое в пути ко мне, как звуки гимна, В серебряном я переплавлю горне И посмотрю, кто сам придёт за ним.
Так он бросался отрывками своих собственных текстов (бросался будущим – в ответ на её цитаты из текстов чужих); он словно бы «за-ранее» рассказал всю их дальнейшую беседу и то, к чему она (не) приведет.
Но она не поняла или не захотела понять.
– Вы скверно пишете. Ваша мысль бывает проникновенна, но воплощение скверно, – сказала она.
– Да, – (не) согласился он.
И опять она не поняла или не захотела понять: его «да» означало лишь то, что любое писание скверно.
Чужое слово, ставшее моим, В лужёное своё допустит горло. И горном раскалит его в огне. Из горла пашни вырастает колос, Чьи корни крохотны! Но он растёт как голос. Волнуются как море голоса. В руках моих коса острее бритвы. Последнее прости благовестит к молитве. Сие есть круговерть и пастораль. Я не из тех, кто ищет себе горе. Я сказочник и враль! А голоса как море. Мне некуда и незачем идти.
Чего проще: сказано – сделано; реальность поэта есть реальность силы (Никалай Бахтин); эта сила смотрела на Хельгу, а она говорила слова:
– Я желаю вам только добра.
– Да, – (не) согласился он.
Её добро, конечно же, не было для него злом. Просто её добра и зла вообще не было в его мире.
Даже «став» Николаем Перельманом, он не стал всеобщ: не мог «принять всё», приходилось – частности «выбирать на месте».
Она подождала. Но то, что она приняла за согласие, развития не получило.
Зато получилось другое развитие: то существо «победителя постижимого мира», что развивалось сейчас в ресторане на Невском проспекте – уже и произошло, и осознавало себя «когда-то бывшим» – в прошлом, а так же – всё ещё только собиралось происходить в будущем.
То есть – там и тогда, где (даже как душа у монитора) – была уже прошлой душой: находясь лишь там, где явило себя всё многомерие мира.
Где играет волшебная лира всевозможнейших версификаций. Где мой Перельман, бесполезнейший гений, был ещё более сложен и прост, нежели в собственной студии, откуда его душа
