взволнованно и слегка испуганно ухватился за сиденье, будто мальчишка в ожидании сложного вопроса, ответ на который ему известен.
Старшая дочь взмахом руки подозвала третью, и та на цыпочках прошла мимо окруживших старика женщин, по-дочернему чмокнув его в щеку.
– Кто это был, папи? – спросила старшая.
Он захихикал от удовольствия и не сразу смог подобрать слова. Слишком много выпил.
– Это была мами, – застенчиво пробормотал он.
– Нет! Неправильно! – хором воскликнули женщины.
– Карла? – назвал он имя старшей, перечисляя своих девочек по старшинству.
– Неправильно! – снова закричали вокруг.
– Сэнди? Йойо?
– Угадал, – ответила третья дочь.
Женщины захлопали, кое-кто сложился пополам от хохота. Давал о себе знать выпитый алкоголь. Старик тоже веселился вовсю.
– Ладно, попробуем еще раз, – снова повела игру старшая. Она приложила указательный палец к губам, обвела всех многозначительным взглядом, тихонько обошла старика и, встав за его спиной, чмокнула его в макушку. Потом на цыпочках вернулась туда, где стояла, и начала говорить.
– Ну и кто это был, папи? – самым невинным тоном спросила она.
– Мами? – его голос звучал беззащитно и звонко от волнения. Потом он снова стал уверенным и глубоким: – Это была мами.
– Меня можешь сразу вычеркнуть, – сказала его жена с дивана, на который в конце концов рухнула в изнеможении.
Ни одну из других женщин в комнате отец так и не угадал. Это было бы неучтиво. Тем более что их странные американские имена было трудно запомнить и сложно выговорить. Впрочем, гостьи все равно награждали его поцелуями. И всякий раз он повторял имена дочерей:
– Карла? Сэнди? Йойо?
Иногда менял порядок, называя имя третьей дочери первым, а имя старшей – вторым.
София уходила в спальню, чтобы успокоить рыдающего сына, растревоженного этим шумом. Она вернулась в гостиную, застегивая пуговицы на платье, в самый разгар игры.
– О, да вы пустились в разгул! – Она закатила глаза и насмешливо повращала бедрами.
Все мужчины рассмеялись. Подводя к отцу своих подруг, она шепотом велела своей девочке в следующий раз поцеловать дедушку в нос. Женщины по очереди клевали и чмокали старика в лицо. Вторая дочь на мгновение села к нему на колени и поцеловала его под подбородок. Всякий раз, как догадка отца оказывалась неверной, младшая дочь громко смеялась. Вскоре она заметила, что он ни разу не назвал ее имя. Столько трудов, а он даже не включил ее в перечень своих дочерей. Черт его дери! Но она добьется, чтобы он узнал ее среди остальных!
София быстро устремилась в круг женщин и поцеловала старика в ухо влажным открытым ртом. Она провела языком по его ушной раковине и прикусила мочку. Потом отодвинулась.
– О-ля-ля, – смеясь, сказала старшая. – Кто это был, папи?
Старик не отвечал. Улыбка, не сходившая с его губ на протяжении всей игры, исчезла. Он встревоженно выпрямился на стуле. Наступила долгая пауза; все наклонились вперед, ожидая, что старик, как обычно, первым делом неуверенно протянет: «Мами?»
Но этого не случилось. Он резко сорвал с глаз повязку, словно мог подхватить от нее заразу. Пеленка мягко упала возле стула. Его лицо потемнело от стыда за то, что его прилюдно возбудила одна из дочерей. Он переводил взгляд с одной на другую и споткнулся глазами о лицо младшей, на котором застыло потрясающе безучастное выражение, которое он помнил с тех пор, как она вырвала у него из рук свои любовные письма.
– Довольно, – глухим от ярости голосом распорядился он. Его праздник закончился.
Четыре девочки
Карла, Йоланда, Сандра, София
Мать по-прежнему называет их четырьмя девочками, хотя младшей уже двадцать шесть, а старшей в будущем месяце стукнет тридцать один. Она всегда их так называла, сколько они себя помнят, а воспоминания старшей начинаются с того дня, как родилась четвертая сестренка. До этого мать, должно быть, называла их тремя девочками, а еще раньше – двумя, но даже старшая, когда-то единственная, дочь не помнит, чтобы мать называла их как-то иначе.
Мать одевала их в такую же одежду, какую носила сама, только поменьше размером и других цветов, поэтому муж иногда в шутку называл их пятью девочками. Никто точно не знал, испытывал ли отец в глубине души тайное разочарование оттого, что так и не зачал сына, потому что он вечно хвастался: «От хороших быков рождаются коровы». Мать гладила его по плечу, а четыре девочки прыгали, скакали, хихикали и носились рядом голубовато-розовато-желто-белым вихрем, и незнакомцы пересчитывали их:
– Одна, две, три, четыре девочки! И ни одного сына?
– Нет, – виновато отвечала мать. – Только четыре девочки.
У каждой из четырех девочек были одинаковые выходное платье, школьная форма, нижнее белье, зубная щетка, покрывало, ночная сорочка, пластиковый стаканчик, полотенце и набор из щетки и расчески, только первая девочка расчесывалась в желтом, вторая садилась в школьный автобус в голубом, третья спала в розовом, а новорожденная малышка делала все что пожелает в белом. С возрастом младшая начала с завистью поглядывать на розовое. Мать попыталась убедить третью дочь, что самый лучший цвет – это белый, а ее младшая сестренка хочет розовое только потому, что еще совсем крошка и ничего не понимает, но третья дочь была умна и не поддалась на уловку. Она всегда считала, что ей повезло больше всех, потому что розовый – настоящий девчачий цвет. «Вы, девочки, с ума меня сведете!» – говорила мать, но дочки давно привыкли к ее пустым угрозам.
Мать разработала цветовую систему, чтобы сэкономить время. Четыре девочки были почти погодками, и она не могла потакать их индивидуальности, охотясь то за красной ковбойской рубашкой, когда третья дочь превратилась в пацанку, то за мексиканской крестьянской блузой, когда старшая начала проявлять свои латиноамериканские корни. Став женщинами, четыре девочки критиковали материнскую практичность. Малышка заявляла, что вся эта цветовая система отдает конвейерной ментальностью. Старшая – детский психолог – осудила мать в своей автобиографической научной статье «Я тоже прошла через это», утверждая, что цветовая система ослабила способность четырех девочек к дифференциации идентичности и навеки обрекла их на размытые личностные границы. А еще она намекала, что у матери легкая анальная фиксация.
Мать не понимала всех этих психологических терминов, зато прекрасно уловила критические нотки. Когда в следующий раз четыре девочки собрались вместе, она воспользовалась моментом и всплакнула, заявив, что делала ради девочек все, что было в ее силах. Все четыре дочери похвалили мать за прекрасное воспитание близких по возрасту дочерей и подлили в бокалы родителей вина. Отец погладил жену по плечу и глухо произнес: «У хороших коров рождаются коровы», и мать рассказала свою любимую историю про старшую дочь Карлу.
Несмотря на то что она часто путалась в их именах или ласково называла всех дочек «милая», перемешивала их дни рождения и профессии и иногда забывала, кто чей парень или муж, о каждой из девочек у нее была своя история, которую она любила рассказывать по особым случаям. В последний раз она смаковала любимую историю о старшей дочери, когда Карла вышла замуж. Стоило музыкальному ансамблю сделать небольшой перерыв, как перебравшая шампанского мать выхватила микрофон и поведала свадебным гостям историю о красных кедах. Позже, хорошенько всплакнув за праздничным столом, она повторила историю. Разумеется, Карла знала ее наизусть и даже проанализировала на предмет неразрешенных детских проблем вместе с мужем-психоаналитиком. Тем не менее она никогда не уставала от нее, потому что это была ее история, и всякий раз, когда мать рассказывала ее, Карла чувствовала себя любимицей.
– Вы, конечно, знаете историю про красные кеды? – обратилась женщина ко всем собравшимся.
– О нет, – застонала вторая дочь. – Сколько можно…
Карла испепелила ее взглядом.
– Сколько негатива, – она кивнула своему мужу, словно в подтверждение чего-то, что они уже обсуждали.
– Вы только послушайте этот жаргон, – парировала вторая дочь, закатив глаза.
– Послушайте меня. – Мать сделала глоток вина и слишком
