Книга Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн

Схема 6. Концепты второй орбиты

Габитус и габитат – атрибуты концептов первой орбиты. Их ценность состоит, в частности, в том, что они оказываются «узлами связи» нескольких конститутивных характеристик. (Пример другого такого атрибута: бурдьевистское понятие поля.) Если отношения между предикатами должны быть проверены эмпирически, то отношения между атрибутами – такой же теоретический постулат, как связь концептов первой орбиты. Генеративная способность концептуальной схемы (т. е. способность порождать все большее количество дискриминативных различений на основе нескольких исходных) напрямую связана с работой атрибутов. Но в конечном итоге каждому атрибутивному концепту все равно должна быть поставлена в соответствие некоторая совокупность оперантов, которые и позволят (после сбора данных) ответить на вопросы: как связаны габитусы и габитаты? Какие практики каких агентов производят «подгонку» тел и мест? Каждый концепт второй (третьей, четвертой) орбиты – трансцендентальная ячейка, которая ждет своих эмпирических данных и всегда рискует остаться незаполненной.

Чем более сложен и детализирован наш язык описания города, тем больше возможностей присоединения новых различений в нем создается. Как быть, например, с «дискурсами о городе» – многочисленными нарративами, метафорами, мифами, идентичностями, которые непрерывно циркулируют в медиа? Для бурдьевиста дискурсы производятся и транслируются коллективными агентами, борющимися за дефицитные блага, а потому они отражают одновременно структуру диспозиций (габитусы) агентов и схему отношений – силовых и смысловых – между ними. Дискурс о городе не является конститутивной характеристикой города (ему нет места на первой орбите), не он делает город городом. Можно провести бурдьевистское исследование города и ни разу не прибегнуть к анализу дискурсов – яркий пример тому исследование О. Трущенко. Но такой анализ (если дискурсу нашлось место среди атрибутивных концептов на второй орбите) вполне может дополнить бурдьевистскую картину города. Хотя стоит сделать только один ход – перенести «дискурсы» на первую орбиту, придать им автономию от производящих их субъектов и «структурных условий» их производства – чтобы разрушить стройную бурдьевистскую концептуализацию. Теперь город – это то, что описывает себя как город (к этому шагу мы вернемся в конце книги.)

Две стратегии выделения концептов второй орбиты – поиск предикативных и атрибутивных характеристик – вовсе не исключают друг друга. Хотя первый чаще используется эмпириками, а второй – теоретиками. Постоянная «перепрошивка» концепт-графа, создание новых узлов связи, позволяет нашим концептуализациям регенерировать, обретать новую жизнь за счет устранения одних различений и добавления других. Каждое такое добавление или устранение концепта – это серьезное теоретическое решение. К примеру, может ли физическое пространство быть ресурсом? (Вопрос Анри Лефевра [Лефевр 2015].) Нет, говорим мы, следуя логике предложенной выше схемы – оно есть совокупность мест размещения ресурсов и агентов. Но не является ли ресурсом само место размещения ресурсов? Чем-то вроде ресурса второго порядка? Если мы примем такое решение, физические места города из «контейнеров», становящихся габитатами исключительно благодаря включению в некоторую социальную практику, превратятся в «пространственный капитал», который может быть конвертирован в иные формы капитала [Лефевр 2014].

А агенты? Действительно ли агенты и практики – в равной степени независимые переменные? Может быть, имеет смысл убрать агентов на вторую орбиту (агенты как атрибуты практик), сказав: «Город – это не люди и их практики, а практики и их люди»? Тогда мы получаем свободный от габитусов и прочих пережитков объективированной истории чистый «практический город», сотканный из миллионов незаметных, нерефлексивных, разворачивающихся в пространстве и времени рутинных действий. За такое – практикоцентричное – решение придется дорого заплатить (чем именно, мы узнаем в третьей главе), но оно возможно. Поскольку никакая концептуализация не является замкнутой формальной системой; чтобы работать, она должна каждый раз пересобираться заново. И тогда множество иных различений – взятых из теории действия, теории рационального выбора, теории пространства, теории игр, теории капиталов, теории практик etc. – могут подсоединяться (на второй орбите) к уже имеющимся различениям концептуальной схемы города.

Всякая используемая исследователем теория – не более чем ресурс его воображения. Главное, помнить, что коридор возможностей подсоединения новых различений задается на первом этапе концептуализации – на этапе «прошивки» концептов первой орбиты.

Теперь представьте себе два множества элементов. Одно включает в себя «людей», «машины», «грязь», «смог», «ненависть», «одиночество», «пробки» и «деньги». Второе – «агентов», «отношения», «практики», «ресурсы», «места-контейнеры», а также «габитусы», «габитаты», «поля», «капиталы» и «дискурсы». Второе множество в отличие от первого консистентно, рафинировано и лишено «живой жизни». Задача социолога – не добавить (синтагматически) элементы первого множества к элементам второго, а выразить (парадигматически) одно через другое. Мы привыкли думать, что копия всегда проще оригинала, что цель концептуального моделирования – систематическая редукция объекта, его превращение в относительно простой и доступный изучению предмет. Но есть модели, которые куда сложнее своих объектов. Так, Бурдьё создает альтернативную городскую реальность – утопический город Бурдьёполис. Этот «трансцендентальный город» растет и усложняется, он накладывается на реальные города и делает их видимыми для социолога. В результате все доступные бурдьевистскому взгляду города становятся немного бурдьёполисами.

Вот так выглядит Москва Ольги Трущенко: