class="p1">Вот только мне следовало отвернуться.
Мемфис застонала. Улыбка тронула уголки её губ.
Будь это любой другой человек и я бы похлопал себя по спине и воспринял это как хорошо выполненную работу.
С Мемфис мое сердце бешено заколотилось, а кровь приливала к паху. Наблюдать за тем, как она ест, было эротично. Только ещё одна женщина оказывала такое же воздействие. И она безжалостно меня подставила.
Неприятности. Чертовы неприятности. Мне было нужно, чтобы Мемфис убралась с моей кухни, а вскоре и с моего лофта.
— Это потрясающе, — сказала она.
— Это просто тако, — проворчал я, сосредоточившись на других тарелках. Мне не нужны были ее комплименты. Я бы предпочел, чтобы она возненавидела еду.
— Нокс — лучший, — сказала Элоиза, откусив свой кусочек.
— Давненько никто не готовил для меня, — Мемфис зачерпнула ложку моего свежего пико, готовясь к следующему укусу. — Если не считать Рональда Макдональда.
Рот Элоизы был слишком набит, чтобы она могла говорить, но это не имело значения. Я же тебе говорила, было написано на ее лице. Зазвонил телефон, и она взяла его со стола, заглушая стон при глотании.
— Я должна ответить. Найди меня, когда закончишь, — сказала она Мемфис, взяла свою тарелку и выбежала из комнаты.
Дверной звонок в переулке звякнул. Наш поставщик продуктов приезжал каждый понедельник. Благослови его за то, что он прибыл на три часа раньше. Это был идеальный повод сбежать из этой кухни, но прежде чем я успел сделать шаг, Скип выключил плиту и развязал фартук, — я разберусь. А ты ешь.
— Спасибо, — сказал я сквозь стиснутые зубы.
Я не отнес свою тарелку на табурет рядом с Мемфис. Я поглощал тако, стоя рядом со столом для готовки. Звук нашего жевания смешивался с приглушенным голосом Скипа, который болтал с водителем доставки.
Затем зазвонил телефон.
Мемфис отложила еду и достала телефон из кармана. Она нахмурилась, глядя на экран, затем отключила вызов. Не прошло и двух секунд, как он зазвонил снова. Она отклонила и его.
— Извини.
— Тебе нужно ответить?
— Нет, все в порядке, — только вот напряжение на ее лице говорило о том, что это не так. И она больше не притронулась к еде. Какого черта? — Спасибо за обед. Было очень вкусно.
Я отмахнулся от нее, когда она встала, чтобы убрать свою тарелку.
— Просто оставь это.
— О, хорошо, — она вытерла руки о свои серые брюки. Ее черный свитер висел на плечах, как будто он когда-то был впору, но теперь стал слишком свободным. Затем она исчезла, выбежав из кухни с зажатым в руке телефоном.
Скип спустился по коридору с коробкой и поставил ее на стол. За ним шел курьер с тележкой.
Я расписался за заказ, затем начал убирать продукты в холодильник.
— Так кто это была? — спросил Скип. — Новая портье?
— Горничная.
Он усмехнулся.
— Она красавица. Заинтересовала?
— Нет, — солгал я, взяв яблоко, чтобы провести большим пальцем по упругой, восковой кожице. — Как только обеденный ажиотаж закончится, давай сделаем яблочный пирог или два для десертного меню на ужин.
В другой жизни, в другом мире я бы преследовал такую женщину, как Мемфис. Но последние пять лет я провел в реальности.
Она была служащей отеля. Моей временной арендаторшей. Не более того.
Мемфис Уорд не моё собачье дело.
3. МЕМФИС
Часы на микроволновке насмехались надо мной, пока я вышагивала по лофту. При каждом повороте зелёное свечение привлекало моё внимание и вызывало вздох отчаяния.
Три девятнадцать утра.
Дрейк плачет с часу.
Я плачу с двух.
— Малыш, — слеза стекала по моей щеке. — Я не знаю, чем тебе помочь.
Он вопил, его лицо покраснело и нос сморщился. Он выглядел таким же несчастным, как и я.
Я кормила его из бутылочки. Я меняла ему подгузник. Я пеленала его. Я разматывала его. Я качала его на руках. Я прижимала его к плечу.
Ничего не помогало. Ничто из того, что я делала, не могло заставить его перестать плакать.
Ничего из того, что я делала, не было… правильным.
Неужели все молодые матери чувствуют себя такими беспомощными?
— Ш-ш-ш. Ш-ш-ш. Ш-ш-ш, — я подошла к открытому окну, мне нужен был свежий воздух. — Всё хорошо. Всё будет хорошо.
Перед отъездом из Нью-Йорка его педиатр сказал мне, что колики обычно достигают своего пика в возрасте шести недель, а затем начинают уменьшаться. Но Дрейку, казалось, становилось всё хуже.
Его ноги окоченели. Глаза зажмурены. Он извивался так, будто я была последним человеком на земле, с которым он хотел бы остаться.
— Всё хорошо, — прошептала я, мой подбородок дрожал. Это пройдёт. В конце концов, это пройдёт. Он никогда не узнает, как он мучил меня в младенчестве. Он никогда не узнает, что я была на самом дне. Он никогда не узнает, что быть матерью так чертовски тяжело.
Он бы просто знал, что я люблю его.
— Я люблю тебя, малыш, — я поцеловала его в лоб и закрыла глаза.
Боже, как я устала. Я перестала кормить его грудью, потому что он был таким суетливым. Возможно, это было ошибкой. Дорогая смесь для чувствительного животика, которая должна была помочь, только опустошила мой банковский счёт.
У меня болели ноги. Болели руки. Болела спина.
Болело сердце.
Может быть, я перегнула палку. Может быть, этот переезд был ужасной идеей. Но альтернатива…
Альтернативы не было. И поскольку я пробыла здесь меньше недели, я не была готова назвать это ошибкой. Пока не готова.
Не сдавайся.
— Ещё один день, верно? Мы продержимся ещё один день, а потом отдохнём на выходных.
Завтра — или уже сегодня — перед тем, как отправиться в отель, я бы потратилась на тройной шот эспрессо в мой латте. Кофеин поможет мне пережить пятницу. А на выходных мы восстановим силы.
Мне нужно было пережить ещё один день.
Первые четыре дня в «Элоизе» пролетели незаметно. В понедельник я занималась бумажной работой и инструктажем. Во вторник я приступила к уборке. После трёх дней чистки, вытирания пыли, работы пылесосом и заправки кроватей у меня болела каждая мышца в теле. Мышцы, о существовании которых я даже не подозревала, кричали.
Но это была хорошая неделя. Конечно, планка хороших дней была не слишком высока, но мы дожили до четверга или пятницы, и это была победа.
Дрейк был ангелом в яслях. Каждый вечер, когда я забирала его, я готовилась к известиям об исключении. Но Дрейк, казалось, приберегал эти приступы на ночь. Для темных часов, когда единственным человеком, который мог услышать его плач, была я.
