для создания мемуаров, поэтому в нашем распоряжении нет полной картины австралийской каторги, созданной человеком, наблюдавшим эту систему изнутри (для сравнения можно вспомнить француза Анри Шарьера и его «Мотылька», где рассказывается о каторге во Французской Гвиане). Но отдельные, отрывочные свидетельства очевидцев сохранились, нередко в устной форме, и из них пытливый человек мог собрать цельную и достоверную картину.
Прибытие каторжников в Австралию в 1788 году
Таким человеком стал Маркус Кларк, родившийся 24 апреля 1846 года в Лондоне, в семье адвоката. В 1863 году Кларк остался сиротой, не имевшим профессии и средств к существованию. Не видя для себя никаких перспектив в Лондоне, он уехал в Викторию, где его дядя по отцу был судьей окружного суда в Арарате (да, в Виктории есть свой Арарат – холмы, напоминающие силуэтом библейскую гору, а у их подножья раскинулся одноименный город). По прибытии в Мельбурн Кларк около года проработал клерком в банке, но не нашел себя в деловой среде и решил заняться фермерством. С 1867 года он начал посылать рассказы в журнал Australian Magazine и постепенно превратился в одного из самых известных австралийских беллетристов. Отличительной чертой творчества Кларка являются реализм и тщательное внимание к деталям, так что его роман «На срок его подлинной жизни»[25], созданный в начале семидесятых годов XIX века, с некоторой натяжкой можно считать свидетельством очевидца:
«На первый взгляд, корабль ничем не отличался от обычного грузового судна, но средняя часть палубы выглядела странно, как будто там был устроен загон для скота – у фок-мачты и на юте [26], поперек палубы от одного фальшборта до другого, тянулись сплошные перегородки с отверстиями в них, а также входами и выходами. Снаружи этого загона находилась вооруженная охрана, а внутри сидели, стояли или расхаживали с невозмутимым видом перед шеренгой блестящих ружейных стволов несколько десятков мужчин и подростков в серых арестантских одеждах. Все они были узниками английского короля, а загон на палубе служил им местом для прогулок. Сама же тюрьма располагалась ниже, между двумя палубами… пятьдесят футов в длину и пятьдесят футов в ширину, с высотой около пяти футов и десяти дюймов – таково было расстояние между палубами. В некоторых местах перегородки были сделаны отверстия, достаточные для того, чтобы просунуть в них ружейный ствол. В кормовой части, примыкавшей к помещению для солдат, находился люк, похожий на жерло топки. Могло показаться, что он устроен из человеколюбивых побуждений, ради притока свежего воздуха, но это впечатление быстро улетучивалось: отверстие имело ровно такую величину, чтобы в него входил ствол небольшой гаубицы с нижней палубы. В случае беспорядков охрана могла обстреливать тюрьму шрапнелью. Через устроенные в стене отверстия в тюрьму притекало небольшое количество свежего воздуха, но в основном он поступал через палубный люк. Но поскольку люк находился в одном из концов помещения, то большая часть этого воздуха доставалась двум-трем десятками счастливчиков, которые лежали под люком, а до остальных ста пятидесяти узников воздух почти не доходил… Нар было двадцать восемь, на каждых лежало по шесть человек. Нары тянулись двойным ярусом по двум сторонам тюрьмы – по десяти с каждой стороны и восемь в передней части, напротив дверей. Площадь одних нар составляла пять квадратных футов и шесть дюймов, но последние были урезаны из-за недостатка места. Однако же и при столь тесном их расположении дюжина человек была вынуждена устраиваться на полу».
Хуан Равенет. Осужденные в Новом Южном Уэльсе. Литография. 1793
Мрачные картины, нарисованные пером Кларка, касались двадцатых годов XIX века, когда условия транспортировки каторжников были существенно улучшены. Во всяком случае, большинство заключенных добиралось до места назначения живыми и в относительном здравии, а поначалу дела обстояли гораздо хуже. Случалось и так, что в пути умирало больше половины осужденных. Перевозчикам, получавшим подряды на транспортировку каторжников, каждый умерший приносил прибыль: можно было продать часть продовольствия, которую он не успел съесть. Для исправления положения правительству пришлось установить премию за каждого осужденного, доставленного в колонию живым.
Пища моряков всегда оставляла желать лучшего: червивые сухари и протухшая солонина были в порядке вещей. Но осужденным доставалось худшее из худшего, причем в довольно ограниченных количествах, и кроме того, они не получали такого ценного бонуса, как спиртные напитки. Во второй половине XVIII века морякам ежедневно выдавали полпинты[27] разбавленного водой рома, названного грогом в честь вице-адмирала Эдуарда Вернона, который, радея об укреплении дисциплины среди матросов, первым начал разбавлять матросский ром водой. (Вернон носил непромокаемый плащ из грогэма – комбинации шелка и шерсти, пропитанной смолой, – за что моряки прозвали его Старым Грогом, а от капитана прозвище перешло к напитку.)
О преступлениях, совершенных каторжниками
Не стоит воспринимать каторжников как отъявленных злодеев. Британское уголовное законодательство конца XVII – начала XIX веков не просто так прозвали «Кровавым кодексом». К началу заселения австралийского континента смертной казнью каралось более 200 преступлений. Вот наглядный пример: за кражу имущества в крупном размере полагалась веревка, а «крупным размером» считалось все, что стоило дороже двенадцати пенсов (одного шиллинга) [28]. Красть нехорошо, и с этим никто не спорит, но справедливо ли вешать человека, укравшего полтора фунта душистого мыла или, скажем, три фунта овечьего сыра? Однако вешали, а тех, кто попадался на краже буханки хлеба или бутылки джина, отправляли в далекие края. Так что в большинстве своем австралийские колонисты были мелкими преступниками, и многие из них совершали преступления не по зову испорченной натуры, а вынужденно, ради того, чтобы не умереть с голоду или обзавестись чем-то жизненно необходимым (тем, кто нарисовал в своем воображении чудесную картину идеальной доброй старой Англии, следует прочесть или освежить в памяти хотя бы диккенсовского «Оливера Твиста»).
Сиднейская бухта
Ботанический залив, восхитивший Кука и Бэнкса своей растительностью, Филлипу не понравился. Дело в том, что «Индевор» приплыл сюда в апреле, на исходе австралийской осени, а Филлип прибыл в январе, в разгар жаркого лета. Никакого буйства зелени он не увидел, но зато увидел, что почвы были чересчур заболоченными, не хватало пресной воды, да и гавань не годилась для длительной стоянки кораблей, поскольку была доступна морским ветрам. Взгляд губернатора, которому предстоит разместить 1 000 человек, сильно отличается от взгляда моряка, сделавшего кратковременную остановку во время плавания.
Разведка местности показала, что недалеко к северу есть превосходная, просто идеальная гавань с берегами,
