картинки малевать в стенгазету, перед людьми позорить! Возьму вот твою голову, поверну так и будешь вперед затылком смотреть. За отца, поди, думаешь со мной поквитаться?
Санька смолчал. Вступать в пререкания было бесцельно. Валька отодвинулась на край скамейки. Но Большов не стал тратить попусту время и, круто повернувшись, пошел дальше. За углом дома чиркнул спичкой, прикурил, затянувшись табаком, зло сплюнул. Раздражен он был не столько встречей с Санькой Субботиным, сколько разговором с попом. Упованием на господа бога пусть старый пес ублажает стариков и старух, а насчет тайных троп Прокопия Юдина учит. Ему же, Максиму Большову, нужно другое. Ведь знает, церковная крыса, куда как больше, чем выказывает. Небось, ездит к Калмацкому владыке на поклон не зря. А владыка-то, коли на поверку взять, наверно, с Челябой и Шадриным связан, везде у него рука и свой глаз. Протянуть бы нити и сюда, в Октюбу, встать бы всем заслоном: не дадим хлеб, не да-дим! И землю не дадим, и власть!
Однако, поразмыслив дальше, Большов снова сплюнул. Черт разберет этого попа! А вдруг он и сам ничего не знает, а только языком мелет…
Переулок выходит на Первую улицу, как раз к церкви. Сбоку к переулку приткнулась покосившаяся изба церковной просвирни Ефросиньи, бабы белотелой, похожей на просвиру. Ефросинья уже давно привлекала Максима Ерофеича, но не одними лишь своими бабьими прелестями. Жила она в Верхотурском монастыре и после закрытия его прихватила не малую долю золотой монастырской утвари. Эту утварь она где-то прятала, жила скромно на свою часть церковного дохода. Заходя вечерами к ней, Максим Ерофеич уже не раз и не два пытался ее уломать, подобраться к золотому кладу, но Ефросинья оказалась податливой лишь на любовь. А монастырское золотишко могло очень и даже очень пригодиться. Имея его при себе, можно было на крайний случай не пожалеть хозяйства, все уничтожить, а потом… потом-то на все четыре стороны…
В избе у Ефросиньи было темно. Большов легонько стукнул согнутым пальцем по оконному стеклу. Как видно, Ефросинья его дожидалась, так как сразу открыла створку.
— У тебя никого нет? — спросил он шепотом, придвигаясь ближе к окну.
— Нету, Максим Ерофеич! — так же шепотом ответила Ефросинья. — Зайдешь, что ли?
— Заходить недосуг! Алеха был?
— Вот только что. Как ты его не встрел? Он, наверно, к поповской Вальке ушел. Велел передать: дескать, с делом управился. А какое дело — не знаю!
— Тебе и знать нечего. Будешь много знать — скоро состаришься, — более весело бросил ей в ответ Максим Ерофеич. — Молодец, Алеха!
Затем снова понизил голос до еле слышного шепота:
— Егорку-то Горбунова видала?
— Ага! Передала весь наказ, Максим Ерофеич! А он опять самогонки просил. Пришлось дать.
— Черт с ним, пусть лакает! От нас не убудет, абы порядок соблюдал. Ну, а еще что?
— Вечор Мексикант заходил. Тоже пришлось угощать. Налил шары до одури, молол тут пьяный-то, будто Пашка Рогов с Еремеевым на тебя хотят пуще нажать. Да и на других мужиков, которые побогаче. Поостерегся бы ты, Максим Ерофеич!
— Зубы сломают!
— Все ж таки! Да еще бы Феньку Кулезеня ты хоть малость приструнил. От него мне покою нет. Мало что даровую самогонку жрет, ко мне начал приставать. Вон он какой кобель здоровущий, разве я при своих женских силах супротив его смогу устоять?
— Но, но, ты смотри! — цыкнул Большов. — Обоим башки сверну, ежели что! Где надо, там тебя нет. Сколько еще мне говорить тебе насчет Пашки Рогова! Пошто его к себе затянуть не можешь? Перед Фенькой-то крутишься, а Пашка не такой же, что ли, мужик?
— Он же партейный.
— Ну, и что же партейный. Небось, в штанах ходит. А ты баба эвон какая мягкая. Все равно клюнет на приманку. Да приоденься получше: хватит корчить из себя монашку. Найди заделье поговорить с ним один на один. Дальше твоя забота, как мужика охмурить, мне тебя учить нечего. Все понятно?
— Да уж куда денешься, — вздохнула в темноте Ефросинья. — Сам-то ты, Максим Ерофеич, ночевать сегодня придешь?
— Ведь сказал же тебе: недосуг! Время теперич горячее, не до тебя!
Максим Ерофеич отодвинулся от окна, осмотрелся, вокруг было безлюдно, тихо. Не успел он однако сделать и десятка шагов, как из подворотни Ефросиньиного двора выскочила кошка, шарахнулась и большими скачками помчалась через площадь к церковной ограде. Максим Ерофеевич вздрогнул, свернул в сторону — и в обход. Наперерез ему от маячившего в темноте плетня выскочила вторая кошка, мяукнула и тоже помчалась к церкви. Большов испуганно произнес:
— Ох, чтоб вам сдохнуть, проклятым! Чур, чур меня!
Встреча с кошками словно подстегнула его. Он пошел быстрее, все время держась ближе к постройкам, где было темнее, явно не желая с кем-либо встретиться.
Возле просторного двора Прокопия Юдина он несколько сократил шаги, зорко вглядываясь вперед и прислушиваясь, затем открыл калитку и исчез в ограде за высокими тесовыми воротами.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Валька лузгала семечки и с интересом слушала недружелюбный разговор Большова с Санькой. Большова она тоже не любила и даже побаивалась, потому что всякий раз, когда он появлялся у них, в доме наступала необыкновенная тишина. В такие дни иногда отец бывал добродушен и милостив, а чаще зол и гневлив.
Тем не менее после ухода Большова Валька осуждающе сказала:
— Чего ты, Санька, перед ним нос задираешь? Небось, не ровня! Он эвон какой, а ты…
— Мне с ним из одной чашки кашу не есть! Пусть не лезет. Дорога широкая, так и шел бы по ней.
— Ох ты какой!
— Какой уж есть!
— Это ты без отца вырос, потому так и разговариваешь. А попробовал бы моему отцу неуважение выказать! Прошлый раз наша Настя ответила ему что-то невпопад, так он, знаешь… нагрудным крестом ее по загорбку вытянул.
— Твой отец лучше, что ли, этого Большова? Только на вид тихой, а поди-ка, его колупни… Совести-то у него, как и у Большова, ни на грош. Народ богом обманывает. А ты меня спроси, какой он из себя, бог-то, я тебе расскажу. Я его на своем горбу испытал.
— Это когда ты по миру ходил?
— Тогда и после… Нужен он не нашему брату, а твоему отцу. Куда вы без бога-то денетесь? Я, к примеру, хоть коров пасу, а вы-то что станете делать, ежели бога у вас отобрать? Смотри, какие у тебя ручки белые и мягкие. Разве ты корову подоишь или, скажем, будешь полоть? Батю твоего, небось, даже делопроизводителем в сельпо не возьмут. Он, наверно, уже
