пользу мне наплевать. И насчет зятьев нечего тыкать. Решим пожениться, тебя не спросим… Давай, собирайся, грузи мешок на плечо. Отнесешь зерно обратно на ток, тогда поумнеешь.
— Окаянный ты человек! Тьфу! — убедившись в бесполезности разговора, яростно говорит Мирон, однако берет мешок с зерном и, по-прежнему сгибаясь под его тяжестью, идет в обратный путь. Матюха шагает рядом с ним и молчит. Минут через пятнадцать ходьбы Мирон, все время ворчавший себе под нос ругательства, останавливается и начинает скулить:
— Отпусти, Матюша. Ведь стыдно перед людьми-то будет. И Любке не сказывай. Сам знаешь, какая она: узнает — из дому уйдет. Ох, беда, ох ты, горе мое! И надо же было…
Матюха не отвечает, а подталкивает его вперед, и они снова идут, углубляясь в поля.
Ночной ветер шуршит в густых зарослях леса, опоясанных вызревающими хлебами и стерней сжатой ржи, перепадают невидимые волны нежнейшего аромата трав, свежего зерна и отдыхающей прелой земли.
Возле колхозного стана, расположенного на берегу древнего, заросшего камышами болота мигает огонек костра, слышатся голоса и смех девчонок-пересмешниц и парней-полуночников, не угомонившихся после нелегкой дневной работы.
Крытый колхозный ток, заполненный буртами свежеобмолоченной ржи, стоит чуть в стороне от стана, на широкой поляне, укатанной автомашинами и бричками.
Тут, на току, Матюха приказывает Мирону:
— Сыпь обратно, где взял, и помни, чего тебе сказано!
Опустевший мешок вырывает из рук старика, уносит к болоту и, размахнувшись, далеко закидывает его в камыши.
Мирон сидит на обрубке бревна возле тока, жалкий и убитый позором, горестно сжав голову ладонями и тяжело вздыхая.
Освободившись от невольного спутника, Матюха уходит на стан. Нет в нем больше ни тоски, ни злости, ничего нет, кроме сладостного тепла на сердце и ожидания огромной, радости.
Люба стоит под навесом избушки, у стола, накрытого клеенкой, при слабом свете костра моет посуду. Она повариха, поит и кормит всю полевую бригаду. Белый халат ее призывно маячит в сумраке, и Матюха, не сводя с нее глаз, осторожно ступая, словно боясь спугнуть, приближается и обнимает ее за плечи.
Но она не пугается, не вырывается и не бежит от него, а сразу узнав, покорная и счастливая, горячим дыханием обжигает его губы.
— Пришел-таки! — говорит она. — Никуда от тебя не денешься. Видно судьба…
— Пришел, — в тон ей отвечает Матюха. — Пришел насовсем. Хочешь мне верь, хочешь не верь, а от тебя не отступлюсь. Завтра пойду к председателю, пусть квартиру дает, и распишемся.
Он ждет, что она еще что-нибудь спросит, но ей и так все понятно.
Слабо струится дымок потухающего костра, стихают шорохи, говор и смех на стану, и только неомраченная чистая радость страдает бессонницей.
