морозный день дед Кузьма пил воду из проруби, а борода возьми и вмерзни в лед. И пришлось ее топором обрубить… Вот и дали в насмешку такое прозвище.
На этот раз ребятишки долго уговаривали Кузьму рассказать сказку, но он все отказывался, отговаривался, что мешок-де со сказками потерял. Так и уснули мальчишки без сказки. Угомонилась и молодежь. У костра остались только лесник Япык, его зять Мирон Элексаи да Ош Онисим. Почему они пришли нынче в ночное — никому, кроме их самих, не ведомо. Недаром говорят: зять да шурин — черт их судит. Долго сидели они у костра, совещались о чем-то и вполголоса ругали Миклая. Особенно Япык усердствовал.
— Коммунист в Кужмару часто ходит, а дорога-то вдоль Бабьего болота идет… — шипел он тихонько сквозь зубы.
— Хорошо, если б и завтрашнее дело выгорело, — протянул. Элексан и, прикусив язык, быстро осмотрелся. Но вокруг было тихо, все спали.
— Давай-ка и мы на покой…
Онисим бросил в костер свежесрубленный можжевеловый куст. Огонь притух, а потом вдруг с фырчанием и треском, как порох, вспыхнул, осветив на мгновение сумрачные лица полуночников.
Вскоре все утихло, только изредка позвякивали бубенчики пасущихся коней. А на опушке, в ивняке у болота, заливались-спорили соловьи. Их глубокие и свободные голоса сливались с еле слышным шелестом травы, лопотаньем листьев под ветерком, потрескиванием угольков в костре, звяканьем бубенчиков, пели славу любви и жизни. Заслушаешься их и даже не заметишь, как уснешь. Но короток сон в ночном. С восходом солнца нужно гнать лошадей обратно.
Лапкесола проснулась от голосов возвращавшихся с пастбища парней. Их песня далеко слышна в свежем утреннем воздухе:
Сердце твое — как чистый ключ,
Не вычерпаешь до дна.
Сердце твое — как мягкий пух,
Но не купит его мошна.
Женщины, подоив коров, выгоняют их со двора, провожают до околицы в стадо и начинают готовить завтрак. Вкусный запах плывет по деревне, перемешиваясь с едким летним дымом из труб. И по запаху этому можно узнать, кто что готовит.
Едва взошло солнце, как от дома к дому забегал лувуй[2], собирая народ на сходку. Никто не знал, что случилось, по какой причине в такое время, с утра, собирают.
Пришедшие к караулке ищут глазами сельисполнителя. Но Сопрома Васлия не видно. А место его, когда все собрались, занял Онтон Микале. Взглянув на Миклая, пришедшего последним, он начал разговор круто:
— Друзья, соседи, сколько можно терпеть в деревне Коммуниста?! Он убивает людей, портит наших ребят, спалил часовню. Теперь ему остается только церковь разрушить…
Люди молчали. Вовсе не ожидали они такого разговора.
— Верно, верно, — послышались вдруг два-три голоса сзади. И, словно вторя им, все закричали, заволновались:
— Прогнать!..
— Выгнать его надо!
— Пусть уходит из деревни!
Миклай встал и пошел в круг, расталкивая людей. В кругу он стоял прямо, гордо и спокойно, будто и не было вокруг разгоряченной толпы, ожидая, когда все стихнут.
— Тихо, тихо, — встал с места Мирон Элексан. — Он сам хочет что-то сказать. Послушаем, что врать будет.
Все смолкли. Народ прислушивался к мнению Элек-сана. Ведь он — грамотный человек, в церкви поет, деньги собирает, свечи продает, словом, близкий богу человек.
— Послушайте, люди, — громко и твердо сказал Миклай. — Так дальше жить нельзя. Такая жизнь сердце гложет. Хватит болтать, пора дело делать. Не ждать помощи от бога и попа, а самим строить свое счастье. Верите вы мне или нет — не знаю. Вам это лучше известно, чем мне. И разговор об этом у нас уже был. Но скажу другое: свободу мы обрели, а вот воспользоваться ею, чтоб жизнь свою пустить по новому руслу, не умеем. А ведь все в наших руках. И нет моей вины в том, что часовня сгорела, я…
Миклаю не дали договорить.
— Что его слушать! Гнать его надо! — закричал Япык.
Собрание загудело, как осиное гнездо…
— Ах ты, кровопийца… — только и успел крикнуть Миклай, как кто-то въехал ему кулаком в лицо, кто-то пнул сзади, ударил в грудь, в голову…
Он и не заметил, как оказался на улице, не понял, куда идет, куда спешит, ругаясь и сплевывая кровь. В голове шумело, и он остановился, думая, что его нагоняют. Но сзади никого не было. «Как же так? — думал он. — Ведь многие знают, что не виновен я ни в чем, а вот не осмелились же подать голос в защиту, пошли на поводу у богатеев. И ведь заправляют-то всем этим трое-четверо… Нет, надо что-то делать. Надо открыть глаза людям. Надо освободить их от этого влияния…»
После его ухода у караулки все еще шумели, спорили. Но слышнее всего были проклятья Коммунисту. И только некоторые сидели молча, будто в рот воды набрали, и хмурились.
Элексан, видимо, заметил это и поспешил направить разговор по другому руслу. Утихомирив шумевших, он сказал примирительно:
— Соседи, не это главное. Главное — нам нужно вновь построить часовню на том же месте.
С ним никто не спорил. Для постройки выделили пять человек и сразу же стали расходиться по домам.
А уже в субботу вечером в новой часовне горело перед иконкой несколько свечек. Миклай не видел этого. Он был в то время в волисполкоме.
6
В пору колошения ржи установилась сушь. Земля дышала зноем, как печка, пожелтела, засохла трава. Она ломалась и сыпалась пылью под ногами. В кузнице стало тихо, никто не шел точить серпы, отбивать косы. На лицах людей растерянность.
В послеобеденное время в деревню, звеня колокольчиками, влетела пара лошадей, запряженных в тарантас. Пыль вилась столбом, скрывая седоков. Только по лошадям и по тарантасу догадались люди, что приехали к ним из волости.
Пара остановилась у дома Миклая. С повозки спрыгнули двое. Один в светлой летней одежде, соломенной шляпе; другой — в военной фуражке, френче, галифе и рыжих облупленных сапогах. Это были председатель волисполкома Антонов и военный комиссар волости Миронов.
Военкома знали, он родом из этих мест — из Тойкансолы. С Миклаем он давно знаком и дружен, хотя и старше его лет на десять.
Хозяин встретил гостей на улице, пригласил в дом. К повозке подошли соседи и стали расспрашивать кучера:
— Кто приехал?
— По какому делу?
— Может, опять кого-то хотят забрать?
Кучер ничего не ответил. Он нддел на морды лошадям торбочки с овсом, положил свой длинный кнут, а сам, свеспв ноги, навзничь повалился в тарантас и раскинул руки. Видно, немало верст одолел он сегодня с утра…
