прочь!
Она вышла, и я услыхала ее шаги на лестнице.
— Наверное, лучше будет, если поеду я, — сказала я инспектору и отправилась в прихожую одеваться.
— Я поеду с тобой, — донесся с кухни голос Марии-Альбы, и ее грузная фигура появилась в полумраке коридора. Она так волновалась, что руки у нее дрожали.
— Нет, Мария-Альба, ты не можешь ехать. Тебе это будет тяжело. И потом, нельзя их так оставлять здесь…
Машина черного цвета без номеров ожидала у подъезда. Сержант Твитер сел за руль. А инспектор занял место рядом с ним, мы же с Марией-Альбой поместились на заднем сиденье. Всю дорогу инспектор, стараясь поддержать беседу, обращал наше внимание то на погоду, то на пробки на дорогах, то говорил об открытии новых выставок и новых постановках в театрах, особенно много — о пьесе по роману Гюнтера Грасса. Несмотря на то что я отвечала крайне неохотно, он не унимался, видимо считая необходимым хоть как-то поддержать нас в этой тяжелой ситуации.
Сержант Твитер оказался менее многословен, к тому же его реплики были направлены в адрес неумелых водителей. Мария-Альба сидела молча, с каменным выражением на лице. Наконец мы доехали до площади перед зданием Парламента.
— Здесь сегодня была стычка, — заметил инспектор.
— Правда?
— Да, обычная драка оголтелых юнцов, которые не знают, к чему приложить силы. Какая-то старая женщина оказалась в их толпе. Собралась целая компания журналистов, теперь можно ожидать массы статей в газетах с рассказами о том, как тяжело живется беднякам и как молодежь борется за права обездоленных.
— Да… — задумчиво протянула я, — конечно…
Сунув руку в карман пальто, я случайно обнаружила там кусок пирога, который дал мне на прощание Хэнк. Варенье растаяло и растеклось в кармане, а бисквит превратился в липкое месиво.
Вывески над полицейским участком не было. Попав внутрь, я была совершенно сбита с толку и не знала, куда идти и что делать. Все, что я увидела, подействовало на меня крайне угнетающе. Лица у людей были самые отталкивающие и даже уродливые — длинные кривые носы, выступающие вперед подбородки и выпуклые лбы. Кроме того, постоянно включалась и выключалась сигнализация, все это производило впечатление какого-то адского хаоса.
Мы прошли по коридору, который время от времени оглашался истошными воплями и сотрясался так, словно за стенами находилось стадо слонов. Я держалась рядом с инспектором, пока он шел вперед, и почти уткнулась ему в спину, как только он остановился и тихо сообщил мне:
— Он здесь. Мы сделали все, что могли. Но лучше устроить его не удалось. — Он посмотрел на меня и нахмурился: — Что с вами, вам плохо?
— Sta bene (Все в порядке), — отозвалась Мария-Альба, — Senta, sputa (Не обращай внимания). — Она сунула мне в руку носовой платок. — Дай-ка я вытру тебе подбородок и руки. Lo sa, il cielo chissa! (Господи, помоги нам!) — Я не стала протестовать, и она вытерла мои руки и подбородок, перемазанные пирогом, — я постаралась его съесть, пока ехала в машине.
Глава 4
Отец сидел за столом, держа в одной руке стакан, а в другой — почти пустую бутылку красного вина. Отец с его красивым, тонким лицом и длинными темными волосами, которые он отрастил специально для роли Глочестера, в этой тюремной камере казался диковиной экзотической птицей, запертой в безобразную клетку. На нем были чужие жакет и брюки — это было очевидно не потому, что вещи не подходили по размеру, а потому, что сам он никогда бы не выбрал для себя столь невзрачно-респектабельный костюм.
— Да, она там была… Но что тут можно поделать… Бомба замедленного действия… И уже после взрыва герцогиня говорила… О Хэрриет! — Он вскочил, как только мы появились на пороге. — Мария-Альба, это же просто геройство! — Отец схватил наши руки и поцеловал их с галантностью, достойной принца крови, принимающего у себя особ королевского дома. — Я все пытаюсь объяснить констеблю, в чем дело, а по ходу дела рассказываю ему историю Марго Бэссингтон и принца Уэльского.
— Мы принесли тебе кое-какие вещи.
— Спасибо, милая моя, я представляю, как ужасно выгляжу в этой одежде. Все, что на мне было, перепачкано кровью, естественно, не моей, а Бэзила. Ни за что бы иначе не надел этот идиотский жилет. — Он вдруг с тревогой глянул на мое лицо: — Ты, наверное, очень испугалась? Тебе не обязательно было сюда ехать в таком состоянии… А где мама?
— Она… Ей плохо, она не могла встать.
— Ну, хорошо, хорошо. Но все же тебе не следовало приезжать в эту чертову тюрьму. А Офелия? Вы разговаривали с моей старшей дочерью, инспектор? Знаете, нехорошо, конечно, хвастаться, но ее ни с кем не спутаешь — настоящая красавица. И очень похожа на мать.
— Офелия тоже лежит… — Я старалась говорить как можно более непринужденно, хотя и знала, что эта новость испортит отцу настроение.
— Господи, ну конечно… Это все очень неприятно… — Он нахмурился. — А брат с тобой?
— Его не было дома.
— Мой сын Оберон, — пояснил он инспектору, — прекрасный актер. Но, к несчастью, вынужден пока ради заработка играть совсем не те роли, которые ему подходят, не те, где речь идет об истине и красоте. — Истина и красота были величайшими ценностями для моего отца, он говорил о них с таким же почтением, с каким верующие говорят о Создателе. — Но со временем он преуспеет, я не сомневаюсь в его блестящем будущем.
За этими словами скрывались самые обыденные жизненные неурядицы, преследовавшие моего брата. Уже год, как никакой работы в театре для него не находилось, и в конце концов ему пришлось устроиться на работу в посредническую торговую фирму. И там он тоже успел нажить себе неприятности, заключив сделку на крупную сумму, которая, как выяснилось впоследствии, была невыгодна одной из участвовавших в ней сторон. Так что ему пришлось пройти судебное разбирательство.
— Порция осталась у друзей, — сказала я, — ей ничего не известно о случившемся, иначе она бы обязательно приехала. — Я знала, что дрожь в голосе выдает меня.
— Хэрриет, я все прекрасно понимаю, не волнуйся. Вот видите, инспектор, дети у меня слишком чувствительные, и вся эта история не могла их не взволновать.
Мария-Альба поставила на стул свою сумку, в которой стукнуло что-то тяжелое.
— Слава Богу, что кое-то в вашей семье все же не такой чувствительный. А то бы вам пришлось остаться без зубной щетки.
Она села на другой стул рядом с констеблем и, оглядевшись, закрыла глаза.
— Папа, я могу как-нибудь помочь тебе? — спросила я,
