уровня Сергея, так по понятиям не меньше сорока гривен требуется. Деньгами или имуществом. Милош, само собой, не беден. В дружине Сергея бедных гридней нет. Но Сергей знал: долю свою Милош не в сундуке хранит, а в дело пускает. А поскольку дело у них воинское, то, значит, — в броню и оружие. А учитывая, сколько стоит качественный меч, добрый хузарский лук, ладная кольчуга… Та же синдская сабля, доставшаяся Сергею трофеем, для понимающего человека тянет на свой вес в золоте.
В общем, нет у Милоша свободных сорока гривен. Даже десяти нет. И это проблема.
Сам-то Сергей и без приданого обойдется, но тут уж для Милошевой чести урон. И это сейчас Искора на все согласна, лишь бы Сергей ее принял. А вот потом… Бесприданница — это на всю жизнь пятно. И детей ее этим попрекать станут.
И тут в голову Сергея пришла отличная мысль.
— А знаешь, Милош, я готов жениться на твоей дочери! И в приданое за ней потребую немалое. И не серебром. Делом.
Насторожился. Но не запротестовал. Доверяет. И, наверное, вспомнил, какое приданое Сергей с Торвальда-ярла потребовал. Не имуществом, а бойцами. Правда, и серебро в договоре тоже имелось.
— А дело это такое: ты должен жениться сам. И справим мы две свадьбы разом. И женишься ты на той, на кого я укажу.
Уточнять, что невесту Милошу он подберет не абы какую, а тоже достойною, Сергей не стал. Милош дочь любит, но даже ради ее счастья честью поступаться не станет.
— Ну, княжич… — Милош настолько растерялся, что даже порядок обращения нарушил, хотя и знал, что Сергей не любит, когда его княжичем именуют.
Пусть думают что хотят, тут он даже за, но никаких пап-князей.
«Я в своем роду старший», — напоминал Сергей строго.
В общем, удивил он Милоша. Но соображал тот быстро, так что уже через пяток секунд осознал, что ему предложено, поразмышлял полминутки, взвесил плюсы-минусы, оценил подарок, оценил отличный выбор «взаимозачета» по старшинству, встал, поклонился и сообщил уважительно:
— Да, вождь! Я благодарю!
Но благодарность благодарностью, а навыки разведчика взяли свое, и Милош тут же, на правах будущего родственника, попытался извлечь из Сергея сакральную информацию: узнать, кому он, Милош, в открывшейся перспективе станет сватом[4].
— Не скажу, — мотнул головой Сергей. — И поверь, друже, эта тайна из тех, что перевернут все, во что ты веришь.
И не соврал, что характерно.
Они посидели еще немного, поговорили о всяких воинских мелочах, а потом пришло время Сергею отправляться на княжий совет, и он ушел, оставив Милоша пусть и в изрядной озабоченности, но в целом вполне счастливого.
… Чего нельзя было сказать о Колхульде, к которой Сергей заявился уже ближе к полуночи, потому что «посиделки» у Стемида изрядно затянулись. И продолжались едва ли не до рассвета. Причем безрезультатно, если не считать результатом опустевшие бочки с пивом. Но Сергей смылся значительно раньше. Желания участвовать в пылкой дискуссии о том, кто и сколько вкладывает в будущий поход и какие дивиденды должен получить в случае, если… и если иначе… и если… у Сергея не было. Тем более никто его и не спрашивал, поскольку торговались главным образом Хрольв со Стемидом.
— Пойду я, — шепнул Рёреху Сергей. — Мне домой надо. Ну ты знаешь. А если кто спросит: своих к походу я подготовлю сам, а долю в добыче нам — как обычно.
Это «как обычно» тоже рассчитывалось непросто. Но регламент такой дележки был стандартный практически для всех относительно независимых участников похода.
— Иди, — разрешил княжич. — Я за тебя все что нужно скажу.
И Сергей ушел. Очень надеясь, что этот бесконечный день наконец-то закончится и можно будет как следует выспаться.
Но — увы. Колхульда ждала. И она была сердита.
И что характерно: ждала не в дневной одежде, а в короткой рубахе из голубого шелка, подаренной Сергеем. Рубаха Колхульде шла. Смотрелась в ней юная супруга очень сексуально. Хотя голенькой она выглядела еще лучше.
Надо полагать, изначально она собиралась поработать исполнителем желаний. Но за прошедшие часы перешла из состояния правильно выдержанного джина в ипостась джина передержанного.
Остановившийся в дверях Сергей и сказать ничего не успел, как на него едва не обрушился гнев прекрасной валькирии.
— Как ты смеешь… — начала Колхульда, предварительно вдохнув поглубже.
Но больше ничего сказать не успела.
Сергей сгреб ее, стиснул, поднял, закружил по комнате. Потом аккуратно уронил на ложе, прижал, глянул в расширенные зрачки, в которых плясал огонек изложницы, и спросил строго:
— Почему я узнаю от этом от других, жена? Почему о моем первенце я узнаю не первым?
— Отпусти меня! Раздавишь!
Ну надо же. Прошлой ночью такой груз ее не смущал. Вряд ли за сегодняшний день Сергей стал существенно тяжелее.
— Отвечай!
Со Сладой он ни за что бы себя так не повел. Потому что любил. И был любим. А с Колхульдой…
Нет, ее он не любит. Хочет, да. И сейчас хочет. Но это точно не любовь. Сергею было с чем сравнивать. Любил он Сладу. И бедную Елену…
А Колхульда… Да, он взял ее в жены. И только. Хочется верить, что ребенка, которого она родит, Сергей любить будет.
— Обойдешься! Отпусти меня немедленно!
— Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил? — ледяным тоном поинтересовался Сергей, не ослабляя захвата.
— Да!
— Ты действительно этого хочешь?
— Ты оглох? — Ярость так и рвалась из нее. — Я же сказала: отпусти меня!
— Как скажешь.
Он встал на ноги. Подождал, пока Колхульда поднимется. А хороша! Волосы растрепались, глаза горят…
— Как скажешь, — повторил он. — Раз ты не желаешь быть моей женой, я тебя отпускаю. Возвращайся к отцу. Твое приданое я верну. Серебро. Что же до воинов, то они пусть сами решают. Так сказал твой отец, когда отдавал их мне. Так будет и сейчас.
Колхульда онемела. В прямом смысле. Открывала и закрывала рот. И ни звука.
Сергею было ее жаль.
Но воспитательный процесс следовало довести до конца.
— Нынче ночь. Потому я разрешаю тебе остаться в моем доме. Переночевать можешь в общем зале. Завтра получишь серебро и наймешь кого-нибудь, чтобы сопроводил тебя в дороге. Если кто-то из моих воинов захочет уйти с тобой, я препятствовать не буду. И отцу скажешь, что ушла по собственной воле. Если пойдет слух, что я
