ботинок железный…
Какую там тайну вам надо узнать?!
Пожалуйста — будьте любезны…»
И выдана тайна. В глухой полумгле
Рассказана чья-то интрига.
Свершилось. И грозно лежит на столе
Кровавая страшная книга…
1913
Чего не успел написать Гейне
Сказала раз Клара поэту:
«Мне надо героя в мужья;
Пойди и постранствуй по свету.
Вернешься героем — твоя».
Фриц понял, что плохи делишки, —
Хозяину продал часы,
Взял Шиллера томик под мышку
И в сумку кусок колбасы…
Немало с тех пор миновало;
Он сотни земель исходил,
И счастье поэта ласкало,
И случай ему ворожил.
Он был: музыкантом, артистом,
Врачом, полотером, судьей,
Маркёром, писцом, футуристом,
В нужде — городским головой.
Судьба не перечила хмуро.
Удаче он не был чужой:
Он стал королем Сингапура
И даже индийским раджой.
С открытой душой паладина
И с жутко неполной сумой
В родной переулок Берлина
Фриц взял и вернулся домой.
Из окон увидевши Фрица,
Сдержавшего строгий обет,
В истерику впала девица,
Любовь сохраняя шесть лет.
В восторгах два дня пламенея,
Поэт ей событья раскрыл,
Вдруг Клара спросила, бледнея:
«А ты… в унтерах не служил?..»
«Что? Я — в унтерах?! Да к чему же:
Я так покорю тебе мир». —
«Как, — вскрикнула Клара, — быть мужем.
Не зная, как носят мундир?!
Иди! Потеряла охоту
Быть нежной с таким дураком!»
И верите ль: в ту же субботу
Венчалась с одним денщиком…
Фриц запил… И с видом апаша
В пивных Исшивался и сох,
А вежливый Кларин папаша
Кричал ему ласково: «Hoch!»
1914
Вспомните!
Юбилейное
Много вас, в провинциальной тине
Утопивших грустно имена.
Все еще питается доныне
Распыленным прахом Щедрина.
Много вас, с повадкой хитрой, волчьей.
Под цензурным крепким колпаком
Подбирает капли едкой желчи.
Оброненной умным стариком.
Ваш читатель ласковей и проще.
Чем у нас. — он любит простоту.
Но устал: от гласных, и от тещи,
И от нравов граждан Тимбукту…
Знаю я. когда сосед — Европа,
Тяжело перо переломить,
Между строчек с запахом Эзопа
Щедриным исправника громить…
Тяжело потертые словечки
Доставать из пожелтевших книг.
Старый смех топить в газетной речке,
Потеряв свой собственный язык.
Так-то так… А все-таки берете,
В тине душ бессилье затая:
Щедриным, друзья мои, живете,
Щедриным питаетесь, друзья…
Мы — рабы одной каменоломни,
Что зовется — русская печать,
И теперь одно лишь слово — вспомни! —
Мне собрату хочется сказать…
Вспомни, брат, того, кто нам когда-то
Дал слова, какие знал один…
…………………………………………
И услышу отповедь собрата:
«Что пристал? Я сам себе — Щедрин».
1914
Приятный собеседник
Набросок желчью
Мысли — как трамвайные билетики.
Жалкие, от станции до станции.
Говорит он много об эстетике,
О Бодлере. Ницше и субстанции.
Весь такой он чуткий и мистический.
Весь такой он нежный и лирический.
Не люблю его я органически,
Я при нем страдаю истерически.
Сколько он со мной ни разговаривал.
Сколько ни прикладывал старания —
Никогда его не переваривал,
И на то имею основания.
Я смотрю: за черепной коробкою
Этой тли природою положена
Смесь трухи с изжеванною пробкою
И какой-то слизью переложена.
Ничего другого. Ни горения.
Ни сердечных взрывов, ни сомнения.
Ни тоски, ни страсти, ни мучения…
Человек? Нет: недоразумение.
От портного — брюки с заворотами.
От брошюр — солидные суждения.
От кого-то — фразы с оборотами.
От себя — лишь ужас вырождения.
Лучше жить пустыми небылицами,
Углубиться в мерзость запустения,
Чем возиться с этими мокрицами…
Плюнь на них — хоть в этом утешение.
1915
Философские стихи
Птичка Божия не знает
Ни труда и ни забот:
Птичка сахар не скупает
И муку не бережет.
Птичка в песнях век проводит.
Ей не скучно без вина.
Птичка в лавочку не ходит —
Ей и мелочь не нужна.
Птичка спрыгает в курятник,
Пару зернышек сопрет.
Птичка Божия — не ратник
И на службу не пойдет.
