собой и наклонилась вперед, растягивая мышцы.
– Дай-ка угадаю. Очередной богатый турист.
Колетт закатила глаза:
– Наши клиенты – всегда богатые туристы.
Дядя Вольф заполнял паузу своими шутками. Я собралась с духом. К концу вечера вся семья уже будет знать, кто мой клиент. Хроносы никогда не переступали порог Дома веселья. Они даже не подходили ни к кому из Ревеллей ближе чем на десять метров, если имели при себе драгоценный камень.
Так что нет смысла уклоняться от ответа.
– Вообще-то, это будет Дьюи Хронос.
Девчонки разинули рты.
– Твоим первым клиентом станет один из Хроносов? – прошептала Колетт.
– Неужели дядя Вольф согласился на это! – воскликнула Милли. – Не может быть! Мало ли какие фантазии могут прийти в голову Хроносу!
До начала нашего номера оставались мгновения, и я не могла отвлекаться на эти мысли.
Колетт скрестила руки на груди:
– Ни один из Хроносов ни за что не отдаст камень. Даже тебе.
– Это тот самый, который всегда ходит рядом с мэром? – спросила Милли. – Или другой брат?
– Другой – бутлегер. – Колетт нахмурилась еще сильнее. – Мы ведь не покупаем спиртное у Хроносов?
Как будто у нас есть выбор.
С лица Милли слетела улыбка.
– Поэтому Нана и плакала?
Ох, Нана. Не хватало только сплетен, будто у нас в день открытия сезона закончилась выпивка.
Несправедливо это. Будь наши матери живы, они бы справились с алкогольным кризисом. Они по-прежнему оставались бы главными добытчицами в семье и, будучи дочерьми Наны, лучше всех сумели бы ее утешить. А мне не пришлось бы соблазнять чертова Хроноса, пусть даже магическими средствами. И не пришлось бы врать сестрам.
Но жизнь – штука несправедливая. Что толку лить слезы – этим никого к жизни не вернешь.
Высоко подняв голову, я ответила им с самой уверенной улыбкой:
– Не волнуйтесь. Все будет тип-топ.
Милли, кажется, немного успокоилась, но Колетт не сводила с меня глаз до самого конца разминки. Мы с Милли часто шутили, что в ком-то из предков тети Аделин наверняка текла кровь эдвардианцев, поскольку Колетт всегда видела нас насквозь. Даже когда мы были маленькими, она строго следила за соблюдением правил, в то время как мы с Милли без малейшего зазрения совести могли стащить у Наны из ящика конфетку-другую.
Публика расхохоталась над очередной шуткой дяди Вольфа: он заподозрил обладателя слишком большой шляпы в стремлении компенсировать какие-то скрытые недостатки. Вот-вот подойдет наша очередь.
Милли нацепила бифокальные очки и перегнулась через край:
– Который?
– Наверняка в представительской ложе. – Колетт обвела взглядом зрительный зал. – Говорят, он всегда носит черный пиджак со своими дурацкими бриллиантовыми часами на лацкане.
Милли насторожилась:
– А вот и он. Смотрите.
Колетт вгляделась.
– Погоди-ка… Кто это рядом с ним – неужели мой брат?
– Роджер вернулся? – Я чуть не потеряла равновесие. Он где-то пропадал три долгих года.
– Ой, правда! – взвизгнула Милли. – Вон он!
Колетт прижала пальцы к губам и попыталась совладать с собой. Она тяжело перенесла внезапный отъезд Роджера с Шармана. Дядя Вольф изо всех сил старался быть хорошим отцом, но на него снизу вверх смотрели девяносто шесть Ревеллей, ожидавших, что он удержит семью на плаву. После смерти тети Аделин Колетт осталась по большей части предоставлена сама себе.
– Разумеется, он обставил свой приезд как можно эффектнее. Не мог же он просто взять и явиться за кулисы, это не в его духе. Поэтому он уселся в представительскую ложу и делает вид, будто на короткой ноге с бутлегером.
Я невольно улыбнулась:
– Это так похоже на Роджера.
– А бутлегер выглядит как-то совсем иначе. В хорошем смысле. – Глаза Милли сверкнули озорным огоньком. – Глядишь, еще и влюбишься в него! И у вас будут прелестные детишки – путешественники во времени со способностью к очарованию.
Колетт выгнула бровь:
– Хочешь, чтобы Лакс ушла в семью грязных политиканов?
– Верно подмечено.
– Любовь? – Я натянуто улыбнулась. Влюбиться – это самая большая глупость, какую способен сотворить человек с фамилией Ревелль. – Не нужна мне никакая любовь. Мне нужно богатство.
Улыбка Милли стала еще шире:
– Вот увидишь, в Доме веселья тебе понравится.
Далеко внизу барабанщики начали выбивать неторопливый, томительный ритм. Наша очередь.
– Ну, была не была, поехали! – Колетт и Милли ухватились за брусья и встали на цыпочки к самому краю мостика.
Вот оно, начинается. Я собралась с духом. Пора призывать мою скрытую магию.
– Хотите ли вы полюбоваться ослепительной Дочерью Ночи? – воззвал к публике дядя Вольф.
Зрители затопали ногами. Балки, державшие купол, заходили ходуном. Я закрыла глаза, сцепила руки. Сейчас или никогда.
– Готовы ли увидеть неотразимую, непревзойденную звезду – Сверкающий Рубин Ревеллей?
Я почувствовала резкую боль, как будто кто-то воткнул нож в мое тело. Вонзил его мне в горло, разрубил ребра, проник в самую сердцевину. На лбу выступили бусинки пота. Я словно проглотила огненный шар, и он сжигал меня изнутри. Инстинкты кричали – так нельзя, прекрати, но я впускала магию все глубже и глубже.
У магии всегда есть своя цена. Расплатой за мою была боль. Невыносимая, от которой стынет кровь и цепенеет разум. Стоило мне прибегнуть к своей магии, не пользуясь силой камней, и голова начинала раскалываться, словно под ударами тысячи топоров. Но если я сумею это выдержать, то очарую кого угодно. Даже Хроноса.
Я стояла, дрожа всем телом, а Колетт и Милли переглядывались. Им казалось, что перед каждым представлением меня охватывает паника. Силясь взять себя в руки, я прикусила язык, да так сильно, что ощутила во рту металлический привкус крови.
Надо мной вспыхнули светящиеся струны – эфирные нити разных цветов. Магия драгоценных камней невидима, но, когда я пускала в ход свои дополнительные способности, вокруг меня, словно нечесаные волосы в ветреный день, плясали эти красочные всполохи. Каждая световая нить тянулась к одному из зрителей, своим цветом сообщая о его эмоциях, и я могла управлять ими, как захочу.
Вот почему мой номер был самым популярным, вот почему дядя Вольф назначил меня примой. Самой красивой была Милли, самой талантливой – Колетт, но только со мной зрители чувствовали себя на седьмом небе.
Сегодня вечером Нана будет купаться в шампанском.
Я подхватила ближайшую светонить. Боль в голове усилилась, но я все равно потянулась к следующей.
Еще одна светонить. Еще и еще.
Цветные вспышки переплетались, их было слишком много, чтобы уловить эмоции каждого зрителя. Красный всегда означал похоть. Зеленый – зависть. Синий – грусть. А дымчатая тьма говорила о закипающем гневе.
Я их обольщу.
Я их зачарую.
Они вывернут карманы, выцарапают бриллианты из оправ и швырнут в мои протянутые руки. Дьюи Хронос будет так потрясен, что пришлет полные корабли спиртного. Мы не только выживем под гнетом сухого закона, но и будем процветать. В нашей тихой гавани найдут приют и алкоголь все грешники мира.
А самое главное – мы сохраним наш театр. Наш дом.
Колетт потянула меня за руку:
– Готова?
Я кивнула. Тело постепенно привыкало к боли.
Она дала сигнал дяде Вольфу, поджидавшему далеко внизу. Борясь с приступом головокружения, я нашла светонить, ведущую к молодому человеку с часами-бриллиантом на лацкане. К счастью, рядом с ним не было Тревора Эдвардса, помощника, способного читать мысли. По словам дяди Вольфа, Дьюи берет Тревора на все значимые переговоры. Вместо него рядом с бутлегером, развалившись в кресле, сидел Роджер в неоново-зеленой туристической шляпе с фирменной лукавой улыбкой на губах.
Дьюи Хронос подался вперед. По его лицу скользнул блуждающий луч прожектора, и на меня внезапно нахлынул прилив удовольствия. Дьюи был не просто красив, он был великолепен. Непослушные темные волосы, широкие плечи и на удивление искренняя светонить. Ничего общего с тем болезненным мальчиком, каким я его помнила.
Я покопалась в вихре его эмоций, отыскивая ту, которая могла бы нам пригодиться. Он, конечно, взволнован и изрядно пьян. Это хорошо. Кроме того, мучительно скучает по дому. Похоже, слухи о том, что его изгнали из семьи, правдивы.
