затягиваться.
Между тем маленький Емелька подрастал и был душой всей семьи. Не могли не нарадоваться на этого беспокойного, голубоглазого и белокурого мальчугана ни мать с отцом, ни старшие сёстры. А пуще всех обожал его братец Максим. Со временем стали они не разлей вода, несмотря на существенную разницу в возрасте, аж целых девять лет.
Не родители, не сёстры, а чаще всего именно он убаюкивал малыша, пел ему колыбельные, рассказывал на ночь сказки да всякие былины и небылицы, притчи и прибаутки. Но больше всего обожал Емельян жуткие, душераздирающие истории.
– Расскажи что-нибудь страшное, – просил он.
Старший брат и здесь был горазд на выдумку. Про некоторые злодеяния прошлого, леденящие кровь, иногда заходила речь в его родном училище. И он с удовольствием преобразовывал услышанное на уроках истории и литературы в произведения собственного сочинения.
– Жили-были в дремучем лесу с непроходимыми дорогами дед да баба. И было у них десять детей, все – сыновья. Жили-поживали да добра наживали. Но вдруг ни с того ни с сего пришла в их дом беда. В вязком болоте по соседству поселилась нечистая сила, геенна огненная. Пришла она из-за бугра далёкого и звалась революцией. Бродила, знать, бродила по свету белому, и вот угораздило её набрести как раз в тот лес дремучий на старую дедову хижину. И больно ей там понравилось. Когда ночь наступала, подбиралась она к избушке той и ребят честных в свои сети заманивала. Сколько раз дед да баба сынам своим сказывали – не заговаривайте и не ходите с незнакомыми, что бы они вам ни сулили, да всё не впрок. Революция та пакостная феей доброй прикидывалась, конфетки сладенькие предлагала, и дети как лунатики ослеплённые прямо за ней следовали. Ушёл один, ушёл другой, потом ещё. Плачут дед да баба, боженьке молятся, помоги, мол, деток воротить. А боженька молвит, что и она, дескать,
против бесовщины той, революции, бессильна. Сами в болото пустили, сами, мол, и выкарабкивайтесь. Ну где там старикам немощным одолеть силу грозную, нечистую!
И вот пришло время, когда уже девять ребятишек исчезли. Как будто их изродясь на свете белом не было! Некому стало хозяйство везти, в доме прибираться. Расстроилась жизнь вся. Вот-вот пожрёт революция последнего сынишку, у которого ещё молоко на губах не обсохло. Говорят дед да баба тому – убирайся отседова побыстрее да подобру-поздорову, иначе придёт революция и за тобой, в болото зыбкое утащит. Да не тут-то было! Младший братик обладал, оказывается, волшебной силой. Когда надобно, он в птицу-сокол оборачивался, а была нужда – в паука-великана, что по дубам лазить горазд, а в иные дни превращался аж в крота и бесшумно так из-под земли к врагам своим подбирался. «Нет, матушка-батюшка, – говорит, – не покину я избушку нашу отеческую, не оставлю вас одних. Здесь вы меня родили, и здесь дети мои родиться должны!» И пошёл он сражаться с нечистой силой. День сражается, два сражается. То соколом обернётся, то пауком, то кротом. И уж было стал он побеждать, как на подмогу революции той гнилой вдруг откуда-ниоткуда новое войско с пушками и ружьями наперевес представилось.
И кто это был, как ты, Емелька, думаешь? Ни за что не догадаешься – все его братья! Революция проклятая их заколдовала и против родителей да брата своего воевать заставила. Не помогли младшему ни сокол, ни паук, ни крот. Навсегда сгинул он в болоте топком. Дед с бабой померли, а братья, нечистой силой одурманенные, разбрелись по лесу суровому, свои избушки понастроили, детишек нарожали да из рабов божьих окончательно превратились в рабов силы нечистой – революции.
– А что потом? Дальше-то что было? – нетерпеливо вопрошал взволнованный Емеля.
– С тех пор и ждут в мрачном лесу того молодца лихого, кто мог бы прийти и освободить братьев от чар колдовских да наставить их снова на путь истинный, господний.
Рос Емельян послушным, доверчивым и восприимчивым к людским нуждам мальчиком. Рассказ впечатлил его не на шутку С ходу воспылал он желанием стать как раз тем богатырём, который освободит «рабов революции». Да и не только запавшая в душу притча про негодницу из дремучего леса, рассорившую родителей с детьми, – любые истории, придуманные братом, оказывали на его детское воображение глубокое воздействие. Ему хотелось стать главным персонажем всех этих повествований.
Однако верх возбуждения и очарования старшим братишкой наступал в зимние вечера, когда оказавшийся дома Максим при свете керосиновой лампы раскрывал одну из трёх книжек, имевшихся в доме, и начинал читать вслух, громко и с чувством. В такие праздничные минуты замирало всё семейство и чинно, с упоением внимало тому, как ладно справляется сын и брат с непонятными другим чёрными знаками на белых листах.
В семье тот был самым грамотным. Отец Игнат читал с трудом, запинаясь. Когда-то в молодости преподал ему эту премудрость инок-скиталец, случайно забредший в деревню и с месяц столовавшийся у них в зачёт обучения. Писать старший Селижаров и вовсе не умел. В случае потребности расписаться научился изображать на листке крест, слева обрамлять его полумесяцем вроде как начальной буквой родовой фамилии – «С», а справа присобачивать маленькую замысловатую змейку, какую как-то высмотрел на серьёзной, с вензелями, бумаге. Выглядела эта подпись вполне симпатично, и почти никто не догадывался об отсутствии у её обладателя элементарных навыков письма. Авдотья грамоты не знала вообще. Такая же участь ожидала и дочерей. Впрочем, без особой охоты отдавали крестьяне в обучение детей и мужеского пола.
– А к чему вся канитель эта? – судили-рядили. – Жили деды и прадеды наши без школы-грамоты, и жили нас не хуже, так и мы проживём век свой без их… На кой ляд нам науки ихние? Как земельку пахать да зёрна разбрасывать, знаем и без гимназий. А пустишь детёв по образованной части, так они вырастут и паче чаяния с дома
сбегут, работать не станут. А как без них хозяйство справлять? Нет уж, спасибочки.
Игнатию Ильичу подход такой был чужд.
– Недоумеваю, отчего в русском народе доподлинного понимания насчёт грамотности нету, – заключал он. – Ну, с девками-то ясно, у них своя судьба, везде и всегда одна и та же – детей рожать, пищу готовить, в церковь ходить. А вот мужицкому полу грамота надобна, как без неё в будущем-то? Отрокам моим должно вырасти людьми образованного класса.
Мечтал Игнат, чтобы превзошли сыновья его самого в умении, в знаниях, в благополучии жизни, и пытался внести в дело то благородное свою лепту. С малых лет учил он родного Максимушку плотницкому и столярному мастерству, а потом, когда времечко подоспело, пытался привить
