коллекция тоже представляет, пусть и маленький вклад в науку. Как только углубишься в эту тему, столько возникает вопросов. Это ведь тоже форма народного творчества, а для науки оно представляет интерес во всех своих проявлениях. Вот чем я оправдываю свое хобби и нисколько его не стыжусь.
— Согласен с вами, Анатолий Васильевич.
— Вот Максимов пишет стишки всё о природе и о любви. Стихи, по правде сказать, дрянь. Души в них нет. А для поэзии это самое главное. Без души это мертвый гербарий, а не живые цветы.
— Я вот к вам по какому делу, как к лучшему специалисту в этой области.
Топольницкий достал тетрадь.
— Здесь как раз то, что вы коллекционируете. Через ваши руки много прошло подобного. Я хочу знать автора этой поэмы.
Самогонов насторожился, отодвинул от себя пустую стопку.
— Ну, вот, Анатолий Васильевич, чего вы так напряглись? Заверяю вас, даю вам честное офицерское слово, что ничего этому поэту не будет. Или вы мне не верите?
— Зачем он вам?
— Видите ли, эту тетрадку завуч отобрал у ученика на уроке. Он читал ее вместе со своим товарищем. А до этого стишки из этой тетрадки читались вслух в школьном туалете. Кстати, не находите, что очень символичное место для чтения подобного? При присутствии младшеклассников. Среди них вполне мог оказаться и ваш внук. Дети с неокрепшей психикой, с несформировавшимся мировоззрением, не имеющие, так сказать, иммунитета против всякого рода духовной заразы. Пусть читают это люди взрослые, смеются. Здесь я не вижу никакой беды. Они дают отчет, что это такое. Детям же давать этого нельзя. Когда вы познакомитесь с содержанием этой тетрадки, вы согласитесь со мной. Ведь вы здравый человек, уже солидного возраста. Я всего-навсего проведу профилактическую беседу с автором, чтобы предостеречь его от распространения подобного рода стишков. Если этот человек в здравом уме, он согласится с моими аргументами. В детскую среду это не должно попадать. И всё! Никаких репрессий! Только побеседовать, предостеречь. И ничего более. Вы же должны понять, что этот человек может ступить на скользкую тропу, а это уже грозит серьезными последствиями. Ни я, ни вы, я уверен в этом, не хотите этого. Мы должны его остановить, спасти.
— Дайте мне это!
Самогонов протянул руку. Глядя на мозоли, Топольницкий подумал, что эта рука мало предназначена для лирических песнопений. Пододвинул тетрадь. Самогонов погрузился в чтение. Время от времени отрывался от тетради. На правах хозяина наполнял стопки, чокался, закусывал и снова читал. Топольницкому не оставалось ничего иного, как только наблюдать за его лицом, чтобы прочитать, какие эмоции вызывала в нем поэма. Тем более Самогонов был из тех непосредственных натур, которые не умеют скрывать своих чувств. Он то мурчал, то хмыкал, то улыбался, то начинал хохотать, приговаривая:
— Недурственно! Ах, шельмец!
Между тем бутылка коньяка опустела. Самогонов в очередной раз поднял ее и поморщился, поняв, что спиртное закончилось. «Вот, что значит жизнь на свежем воздухе и здоровая закуска с грядок!» — подумал Топольницкий, поскольку Самогонов выглядел совершенно трезвым. Самогонов исправил положение. Он сносился в домик и принес бутылку водки. Топльницкий замахал руками. Нет! Нет! Нет!
— И не вздумайте отказываться, молодой человек! Иначе я вам ничего не скажу. Буду нем, как рыба. Вы хотите оскорбить мое достоинство гостеприимного хозяина?
— Есть что сказать? — оживился Топольницкий.
— И более того, даже определенно сказать. Но не забывайте наш уговор! С фигуранта не должен даже волос упасть. Иначе я себе никогда не прощу свою откровенность.
— Клянусь вам всем святым! Но профилактическую беседу проведем. Да и вы поступили бы так же на моем месте.
Беседу? Это можно. Это в одно ухо влетело, а в другое вылетело.
— Нет. Надо, чтобы и в голове задержалось.
Топольницкий не торопился пить, боясь, что охмелевший Самогонов не сможет толково рассказать всё об авторе рукописи. А то и вообще взбрыкнет и ничего не станет рассказывать.
— Так, Максим. Я даже знаю, кто это написал. Потому что такое мог написать только один человек. Но…
Топольницкий насторожился.
— В начале предыстория. Здесь…
Он постучал пальцами по тетради.
— … как в «Божественной комедии» Данте, есть второй план. Так сказать, роман в романе. Явление довольно распространенное в мировой литературе, с которой автор, несомненно, хорошо знаком.
— Что еще за план?
— Реальная политическая история. История КПСС, с которой автор тоже хорошо знаком. Увидеть это и понять может только тот, кто сам изучал эту историю. В прочем в вузах на первых курсах у нас везде студенты изучают историю партии.
«Началось! — поморщился Топольницкий. — Пьяный бред! Еще пара стопок и он начнет рассказывать про йети и инопланетян»
— Анатолий Васильевич! Я же читал это. Какая история КПСС? О чем вы?
— Вот слушай! Лет пять или шесть назад студенты гуманитарного факультета нашего университета создали подпольную партию КПСС — комическая партия сексуальной свободы. Все они проживали в пятом общежитии. Хотя не все. Пара-тройка физиков и математиков из девятки. Ну, а как же! На Западе сексуальная революция. Хиппи, битлы. Всё, что нужно миру, это любовь. Тоже волосы длинные носили, бороды отращивали, узкие брючки. Кто-то круглые очечки раздобыл, как у Джона Леннона. Ну, никакая это не партия, конечно, а так, чтобы посмеяться, постебаться. Кругом серьезные ответственные лица, съезды, пленумы, отчетные доклады. Тут же молодость, энергию девать некуда, хочется радости, веселья. Пушкин до самой своей гибели воспевал лицейскую дружбу, пирушки, ланиты и перси младых дев. Да и попроказничать мог, разыграть кого-нибудь. И тяжело переносил скуку. У них была пародия какая-то, прикол. Провели учредительный съезд, приняли программу и устав. Всё это в шуточной смеховой форме. Даже соревновались в остроумии, когда всё это писали. Избрали центральный комитет, сексуального секретаря. Ну, и там в общежии собирались в одной из комнат раз в неделю, по субботам.
— Устраивали оргии?
— Какие оргии? Там же одни парни, девушек не было. Принципиально не принимали их в свою компанию. У них по уставу раз в месяц каждый должен вность взносы — бутылку портвейна. Дешевый народный напиток, который и студенты предпочитают употреблять. Покупали закуску, что-нибудь готовили и устраивали очередную вечеринку. Принимали какую-нибудь шутейную резолюцию, читали стишки. И вели тетрадь протоколов, которые без смеха невозможно было читать. Кому там только не доставалось! В поэтическом искусстве первенство, несомненно, принадлежало Толе Русанову. Он был самым талантливым среди них. И все понимали это. Ему прочили блестящую научную карьеру. Он занимался компаративистикой, сравнительным языкознанием, которое требует немалого
языкового чутья. Его руководитель
