юмора, анекдотов, матершинных пословиц и поговорок или заковыристых словечек, на которые так изобретателен наш народ. Сами понимаете, что знакомить со своим хобби они могут только хороших друзей за кухонным столом с бутылочкой водки. Есть у меня знакомый, который собирает вот такие похабные нецензурные шедевры. Но только собирает. Не более того. Это тайна, которую он не афиширует, и об этом знают только близкиезнакомые. Знаете, я, наверно, не должен вам рассказывать о нем. Как-то это выглядит некрасиво.
— Уверяю вас, что это не так. Продолжайте, это очень интересно.
— Я могу вам дать его адрес, Максим Николаевич. Но вы должны меня понять. Я должен получить твердую гарантию, что этот человек никоим образом не пострадает. Иначе я ничего не буду говорить. И давайте забудем этот разговор. Я ничего вам не говорил.
— Даю слово офицера! Он мне нужен только как консультант.
— Ну, что же, я вам верю. Я немного разбираюсь в людях. У вас честные глаза. Вы не способны на подлость. Записывайте! Самогонов… Да-да, повезло человеку с фамилией. Анатолий Васильевич. Адрес…
–
Товарищ со звучной фамилией был редактором математического журнала. Хотя в математике разбирался на школьном уровне. То есть дальше четырех действий не пошел. Знания высшей математики от него и не требовалось. А редактор он был опытный. Статьи вычитывали другие математики-специалисты, они же писали аннотации и рецензии., которые другой специалист со знанием английского языка переводил на иностранную мову. Анатолий Васильевич принимал решение о публикации и передавал статью корректору. После корректуры он пускал статью в печать. Об этом ему поведал Николай Петрович.
А вот в свободное от редакторского ярма время он копался на даче, смотрел телевизор и собирал похабные рукописи. Что-то ему отдавали так, что-то приходилось переписывать.
Топольницкий решил, что лучше всего, если они встретятся на даче в непринужденной обстановке. За чашечкой чая. А к чашечке чая он решил прикупить бутылку армянского коньяка, который сделает их беседу более непринужденной. Тем более, что Николай Петрович сообщил, что его хороший знакомый — любитель застолья. Позвонил. Чтобы не отпугнуть Самогонова, представился, как начинающий литератор, который бы хотел получить совет от специалиста. Но поскольку человек он застенчивый, то поэтому желает неформально пообщаться.
Дачка была неказистая. Небольшой участок с грядками, ягодными кустами, теплицей и парой низкорослых яблонь. Штакетник почернел от непогоды и старости. Некоторые столбики были подперты, чтобы не упали. В глубине участка небольшой домик, построенный на скорую руку из щитовых материалов, сарайка для дров и садово-огородного скарба и, разумеется, небольшой домик для отправления естественных нужд.
Самогонов Анатолий Васильевич выглядел брутальным мужчиной. Такие работают на лесоповале, охраняют зэков и ловят в лесных чащобах несознательных браконьеров. Но он всю жизнь занимался литературой и редакторством.
Топольницкий представился. У Самогонова отказалась крепкая рука, и рукопожатие затянулось. Такими крепкими рукопожатиями обмениваются или с хорошими друзьями, или с теми, кого хотят увидеть среди хороших друзей. В последний момент Топольницкий передумал представляться начинающим литератором. Единожды солгавши, кто тебе поверит. И назвал звание и место, где он служит.
— Арестовывать приехали? — пошутил Самогонов.
— Для консультации, Анатолий Васильевич. Мне рекомендовал вас Николай Петрович как единственного и уникального специалиста в очень специфической и деликатной сфере литературного творчества.
— Витиевато выразились, батенька. Но я вас понял. Милости прошу к нашему шалашу!
Шалашом он называл низенький навес, под которым стоял стол и две коротких лавки.
Топольницкий выставил бутылку. По тому, как заблестели глаза Самогонова, он убедился, что тот выпить не дурак. Ну, что же! Это облегчало его задачу. Под парами человек становится более открытым.
— Хотите споить меня, вытянуть нужные сведения, а потом цап-царап и бросить в свой мрачный сырой подвал, где на меня наденут кандалы и будут кормить меня протухшей селедкой?
— Анатолий Васильевич! На дворе вообще-то не тридцать седьмой год, который и партия, и правительство решительно осудили. Не сам год, конечно, а массовые репрессии.
— Раньше скрывали, если кто-то из твоих родственников сидел или более того. Сейчас модно стало. «Вот у меня дядя… Ах, у меня дедушку репрессировали». Вроде как заслуга. Достоинство твоё.
Самогонов сходил в домик, принес стопки и нехитрую снедь: соленые огурцы, квашеную капусту и крупно порезанные ломти хлеба.
— Три года назад похоронил жену. Онкология. Думал, что не проживу без нее, загнусь. Я ведь сам-то по дому ничего не делал. Да и на даче в основном она. Так, если что по-мужски попросит. Я даже себе глазунью не жарил. И весь дом держался на ней. Я еще сплю, а она уже подскочит и возится, убирает, стирает, варит. Или на даче здесь работает. Я же вот всё рукописями шебуршал. Но нет! Всему научился. Вот борщ могу сварить, стиральную машину освоил, глажу, пола мою. И по даче всё делаю. Всё вот это хозяйство (он махнул в сторону грядок) содержу. Свободного времени почти не остается. Некогда особо рукописями заниматься. А знаете, я даже не жалею об этом. Чему я только не научился за эти три года. Ну, не так, конечно, как супруга. А что рукописи? Это просто бумага с закорючками.
— Сами-то ничего не пишите? Николай Петрович хвалил ваши стихи. У вас, кажется, даже сборник имеется?
— Знаете, когда еще Поленька жива была, начал я писать воспоминания. Я ведь со многими местными звездами был на короткой ноге. С некоторыми столько водки выпил! Два очерка написал. На этом дело и застопорилось. Наверно, уже не напишу.
— Ну, что вы, Анатолий Васильевич! Зимой не будет дачи, много времени свободного. Пишите в своё удовольствие. Я уверен, что это будет очень интересно и поучительно.
Махнули по стопке за знакомство.
= Вы, Максим… ничего, что я вас так называю?.. всё-таки по какому делу? А то я сижу гадаю.
— Анатолий Васильевич, мне на вас указали, как на специфического специалиста, собирателя нецензурного фольклора. Ну, и не только. И рукописей подобного рода.
— Что? Нельзя?
— Помилуй Бог! Да собирайте, что угодно. Тем более, что здесь присутствует и определенный научный интерес.
— Максим! Для науки нет запретных тем. Вот какой-нибудь ученый-паразитолог всю жизнь изучает глистов, солитеров и прочую гадость. Фу! Для обывателя даже противно подумать об этом. А для науки нет никакой разницы, что глисты, что Мона Лиза. Они лишь объекты для научного изучения. Ученый не может быть брезгливым. Кто-то изучает творчество Пушкина, а я вот матерное творчество. И знаете, я уверен, что моя
