лесничество: не потому, что боялся бандеровцев, — был уверен, что ему ничего не сделают, в крайнем случае задержат до утра, но было жутко идти одному по лесу, где в чащобе, наверно, водились лесовики и русалки. Филипп знал, что они никогда первые не трогают людей, и все же было страшно, да еще сыч завел свое монотонное “пу-гу, пу-гу”.
“Сыча испугался?” — подтолкнул он сам себя. Вырезал из орешника крепкую палку и неслышно скользнул в кустарник. Решил добраться до лесничества по балке, образованной небольшим ручьем.
Андрей поковырял веткой в пепле, выкатил картофелину. Сдул пепел, перебрасывая в ладонях, попробовал острием складного ножа и бросил картофелину Сергейке.
— Готова! — Выкатил вторую, разломил на две части, присолил и положил стыть на траву. — Что-то Филипп задерживается…
Сергейка не ответил. Ел картошку, громко вдыхая воздух, чтобы не обжечь нёбо. Достал еще одну картофелину, съел и только тогда предложил:
— А может, и нам туда смотаться?
— Скажешь! — язвительно заметил Андрей. — Коней бросим, да и те, — махнул неопределенно рукой в сторону, противоположную лесничеству, — могут подойти.
— С лошадьми ничего не случится, — легкомысленно возразил Сергейка. — И вообще…
Андрей понял. Пожалуй, Сергейка прав: разведчики не пойдут на костер — обойдут стороной. Правда, со всех сторон Дубовой поляны тянутся болота, но все равно в темноте, за деревьями можно проскользнуть незаметно и рядом. Они ведь разведчики, умеют ходить по лесу.
Андрей забыл про картофелину. Лег лицом вверх, положив ладони под голову. Смотрел в звездное небо, думал: когда же, наконец, не будет ни бандер, ни гитлеровцев, и в их селе откроют школу, приедут учителя, и он будет держать в руках учебники… Наверно, очень-очень далеко до этого дня…
Поднялся на локтях, спросил Сергейку:
— А ты не боишься смерти?
Мальчик подул на картофелину, ответил безразлично:
— Когда это еще будет… И в самом деле — когда!
Андрей и сам думал, что перед ним целая вечность, а пока он вырастет, люди что-нибудь придумают и победят смерть, потому что как можно не видеть эти леса, безбрежное звездное небо, не купаться в их теплом, щедром озере?
Вспомнил маму. Стало ее жалко до слез — закопали в сырую землю на сельском кладбище; вспомнил отца, о котором сказали, что погиб за Львов на седьмой или восьмой день войны. Андрей был уверен, что отец уложил не одного фашиста. Он гордился своим отцом, но никто не знал об этом, кроме Филиппа и Сергейки, потому что гордиться таким отцом было опасно. Северин Романович, сердясь на племянника, обзывал его красным бандитом и бурчал, что именно таких, как отец Андрея, должен презирать каждый настоящий украинец, потому что связался с красными и защищал Советскую власть. В глубине души Андрей не верил в гибель отца и ждал его.
Совсем недавно до Андрея дошел слух, уже давно ходивший по селу: мол, Северин сам пустил весть о смерти свояка, чтобы прибрать к рукам хозяйство сестры. Теперь Андрей твердо верил, что отец жив и скоро вернется, даже тайно надеялся, что он среди этих советских разведчиков. Почему бы нет? Ведь кто лучше его ориентируется в здешних лесах? А командование знает, кого посылать в разведку. Эта мысль тревожила, волновала Андрея, хотелось куда-то бежать, что-то делать.
Где же Филипп? Неужели сцапали бандеровцы? Андрей представил, как коршуновцы тянут товарища к полуразрушенному хлеву, оставшемуся на территории сожженного лесничества, и тревожно вздохнул.
— Ты чего? — спросил Сергейка.
— Да нет… подумал, не задержали ли бандеры Филиппа.
— А что сделают? Должны отпустить.
— Маленький ты еще и не знаешь…
Сергейка вытер руки о штаны, возразил с достоинством:
— Какой маленький, уже десятый пошел! И знаю, что к чему… Среди тех бандер есть не такие уж и злые. Вон дядька Евмен из нашего села — добрый.
— Так он же дурак, его кто хочет вокруг пальца обведет. Северин приказал — он и пошел в отряд.
— А Василий Байда? Тоже дурак?
— Горячий он, — вздохнул Андрей. — Когда Коршун впервые приехал в Острожаны и за бандеровцев агитировал, очень уж красиво говорил и оружие давал… Вот Василий и соблазнился на автомат. Ему всего шестнадцать было.
— Автомат — хорошая штука! — подтвердил Сергейка. — Я уже стрелял! За сто метров в бутылку попадал.
— Не бреши!
— За пятьдесят точно.
— Филипп давал “шмайсер”?
— А кто же еще?
Сергейка потянулся за картофелиной, но не взял, прислушался.
— Ходит кто-то…
В конце освещенного круга мелькнула тень, и Филипп, тяжело дыша, шлепнулся на теплую землю возле костра.
— Хорошо устроились: картошку едят, греются… — Сел, подставив огню забрызганные штанины. — Ночь росная, — пожаловался, — замерз я…
— Ну? — только и спросил Андрей.
Филипп выкатил большую картофелину, начал с жадностью есть, не очищая.
— Говори же!
— Две засады. Одна возле самого лесничества, а вторая на берегу ручья.
— Бандеры тебя не засекли? — спросил Сергейка.
— Скажешь! Я к лесничеству от сосняка вышел, где им заметить? Сидят, курят. А те, что у ручья, услышали — крикнули. Я затаился, они снова крикнули и успокоились. Пришлось назад продираться через молодняк. А у вас что? Греетесь?
— А что?
— Ну, — неуверенно сказал Филипп, — в лесу побродили бы… Подальше от костра…
— Ладно. Мы с Сергейкой пойдем, — согласился Андрей, — а ты погрейся.
— Может, Сергей с лошадьми останется? Маленький еще…
Андрей покосился на Сергейку, хотел уже сказать про автомат, но тот предостерегающе покачал головой.
— Не такой уж и маленький, — возразил Андрей. — Пойдет со мной!.. Пошли! — кивнул Сергею, и они исчезли за освещенным кругом.
Филипп, лежа на боку и грея спину, глядел им вслед. Потом съел еще несколько картофелин и пошел к ручью, где паслись лошади. Белка, стреноженная, подскакала к нему, ткнулась теплой мордой в плечо.
Вороной фыркнул недовольно, словно не одобрял угодничества Белки. Вдруг он навострил уши и втянул в себя воздух, фыркнул беспокойно, будто почувствовал опасность. Белка тоже насторожилась.
Тревога лошадей передалась Филиппу — метнулся, припал к могучему, в несколько обхватов, дубу.
Небо на востоке уже посветлело, между деревьями легли предутренние тени. Филипп выглянул из-за ствола, показалось, что кто-то осторожно двигается между дубами в сторону угасающего костра.
Филипп не спускал с движущейся тени глаз, понял, что человек, немного
