пятидесяти досках.
Но этот високосный год для Григория Сазонова не задался с самого начала. Сразу после Рождественских гуляний кто-то порубил его новые молоденькие саженцы волшебных яблок. Затем на чемпионате города по шахматам он неожиданно проиграл местному изобретателю и конструктору Емельяну Щукину, который перед самим царём похвастался своей новой механической машиной, способной просчитывать шахматные ходы. Потом в самом конце зимы Сазонов поскользнулся и сломал левую ногу. А в мае месяце перед выпускными экзаменами ученицы из института благородных девиц, где растениевод так же преподавал, укокошили целую клумбу с его любимыми холландскими тюльпанами. Как можно было перепутать баночку с удобрениями и крысиным ядом, Григорий Матвеевич решительно не понимал!
— Прошу разогнать этот дамский институт к чёртовой матери! — Требовал он у царя Евагрия, вылакав с горя десять литров пива. — Чтоб ноги женской в науке не было! Сегодня они расщепили мои цветы, а завтра они пойдут расщеплять божественный неделимый атом! Так или не так?
— Думаешь, мне легко? — Пожаловался самодержец своему знаменитому растениеводу, наливая тому стопарик личного аглицкого рома. — Банды на восточных рубежах хулиганят, бояре втихаря разворовывают государственные деньги. А крестьяне нескольких деревень, которым я даровал вольную и землю, через неделю пришли и обратно записались в крепостные. Дескать, быть крепостным — это стабильность, а как там на вольных хлебах будет — это бабушка на двое сказала.
— Выпороть, негодяев, — пробурчал Сазонов, — а дамский институт разогнать ко всем чертям!
— Никто нас с тобой не понимает, — кивнул Евагрий и предложил растениеводу выпить, так называемых, успокоительных капель.
И как только крепкий сорокаградусный ром попал на пивные дрожжи, Григорий Матвеевич моментально угомонился. Мощный организм растениевода сначала сам собой выключил нервную систему, затем отлетело критическое мышление, мозг затуманился, поэтому срочно захотелось подвигов и безумных поступков, а все нависшие проблемы окрасились в исключительно розовый цвет. Именно в таком состоянии царь-батюшка подсунул Сазонову на подпись бумагу, где черным по белому было написано, что деятельность института благородных девиц я такой-то и такой-то всецело поддерживаю, одобряю и готов сотрудничать. Григорий Матвеевич издал короткий хрюкающий смешок, взял перо и размашистым подчерком начертал: «Сазон. Ура, чёрт побери!».
Смех смехом, но на традиционном бале выпускников, который был устроен для мужской академии наук и для института благородных девиц в зале царского дворца, растениеводу Сазонову пришлось даже выступить с поздравительной речью. Наверное, поэтому, на кражу последнего саженца волшебной яблони Григорий Матвеевич отреагировал с философским равнодушием.
— Неужели вам всё равно? — Удивился Глеб Самоваров, ползая на карачках в царской оранжерее в поисках каких-нибудь зацепочек, о которых любят сочинять разные детективные писатели. В их воспалённом воображении преступники обязательно должны оставлять после себя — пуговицы, заколки, записные книжки, значки и водительские удостоверения. К сожалению, в оранжерее было чисто как в общественной бане.
— Чему быть, того не миновать, — пробасил растениевод Григорий Сазонов, уверенно двигая шахматные фигуры.
— Что с возу упало, то пропало, — задумчиво пробурчал с другой стороны шахматной доски Емельян Щукин местный конструктор, изобретатель и преподаватель точных наук.
Надо сразу оговориться, что два научных светила Морковского царства Щукин и Сазонов были друзьями не разлей вода. И если внешне они являлись полными противоположностями, один — толстый и большой, не терпевший никакой растительности на лице, а другой — невысокий, сухой, жилистый и с аккуратными усами и бородкой, то стремление познать тайны мироздания их неумолимо объединяло. Только механическая машинка для расчёта шахматных ходов серьезно подпортила дружбу. Однако когда Емельян Борисович торжественно поклялся адскую машинку разобрать, и когда друзья распили бутылку дорогущего бургундского вина, топор бессмысленной войны был окончательно зарыт.
— Значит, вы так каждый день играете партию в шахматы? — Спросила Василиса Гороховна, которая вместо осмотра места преступления, следила за передвижениями пешек, коней и других фигур на клетчатой доске.
— Милая девушка, — усмехнулся изобретатель Щукин, — мы уже люди не молодые, поэтому традиции чтим. Чтобы не произошло, в каком бы душевном состоянии мы не находились — шахматная партия должна быть обязательно сыграна.
— Замечательно, — пискнула Василиса, — а в тот день, когда украли волшебную яблоню, чем закончилась ваша партия?
— Честно говоря, я тот день плохо помню, — пробасил растениевод Сазонов. — Каюсь, немного перебрал на царском балу для иноземных гостей. Очнулся ночью уже в собственной кровати.
— То есть, вы в тот день не играли? — Продолжала настаивать юная сыщица.
— От чего же? Сыграли целых две партии, — улыбнулся Емельян Борисович. — И расколошматил я своего уважаемого друга в пух и прах.
— Не может быть, — буркнул растениевод.
— Клянусь, Гришенька, у меня все ходы записаны, — затараторил изобретатель, — просто, ты в тот день совсем был не в форме, зевал фигуры направо и налево.
— Это всё из-за нервов, — хмыкнул Григорий Матвеевич, — тебе шах, Емелюшка. И дело твоё табак. Сливай воду и суши вёсла, изобретатель. Без своей машинки ты мне не соперник. Ха-ха!
— Дааа, сдаюсь, — протянул Щукин, укладывая шахматного короля, словно поверженного в бою полководца, на доску. — Кстати, друзья мои, а вы знаете, что сподвигает человеческий ум изобретать? Лень, немощь и жажда познания. К примеру, хочешь ты взлететь в небо подобно птице, а крыльев природа тебе не дала. Тогда сам собой изобретается воздухоплавательный летающий шар. Или лень тебе каждый день кобылу запрягать и распрягать, а в соседний город на симпозиум ехать надо. И вот, пожалуйста, получается паровая самодвижущаяся повозка.
— Точно, — удовлетворённо крякнул Сазонов, — много ты тогда шума наделал, когда на мобиле по Моркве прокатился. Ха-ха. А глупый народ уже новую сказку сочинил про то, как Емеля на печке катался.
— Так это была не печь? — Спросил Герасим, почесав затылок.
— В принципе, юноша, это была печь, но не простая, а на колёсах, — согласился изобретатель. — Дрова подкидывались в топку, вода в котле закипала, а затем пар вращал лопасти парового двигателя, который и крутил колёса.
— Пар вращал колёса? — Промычал Герасим. — А зачем? Не проще ли накормить коня овсом, и он сам побежит куда надо?
— От работы, мой дорогой друг, кони дохнут, а машине хоть бы хны, — возразил изобретатель Щукин и закрыл дискуссию с бестолковым неучем.
Тем временем Глеб Самоваров, устав ползать на коленях вокруг разных кадок с растениями, вдруг решил рассмотреть ту самую напольную вазу, из которой был похищен волшебный саженец. Сначала пытливый сыщик заглянул внутрь, где кроме мелких комьев земли ничего не было, а затем он перевернул кадку и на днище обнаружил мелом нарисованный крест.
— Гражданин Сазонов, скажите, зачем вы пометили горшок крестом? — Задумчиво спросил Глеб.
Все мигом уставились на растениевода, который судя по изумлённому лицу и сам ничего не понимал.
— Это, наверное, студентки из дамского университета нарисовали, — пролепетал Григорий Матвеевич. — Они вечно у меня здесь безобразничают. Могут и нехорошее слово нацарапать.
— Вранье, — вступилась за своих юных сокурсниц Василиса. — Нехорошие слова студенты из «академки» пишут. Мы на такое не способны!
— Гражданка Премудрая, попрошу не перебивать старшего следователя из Тулы! — Вдруг прикрикнул сыщик, войдя в раж. — А вот эти пустые горшки, которые сейчас стоят в углу, они из-под тех самых волшебных яблонь, которые порубили зимой? — Снова спросил он, уже кое-что понимая.
— Они самые, — ответил вместо растениевода изобретатель Щукин.
Глеб молниеносно бросился к горшкам и стал каждый переворачивать вверх дном. Но ни на одном больше не было нарисованного мелом креста.
— Вы хоть понимаете товарищи, что это значит? — Немного запыхавшись, спросил сыщик. — Этот знак на единственной оставшейся не тронутой яблоне начертал сам преступник. Я пока не знаю зачем, но это серьёзнейшая улика! Ничего, выловим лиходея, я ещё не такие дела раскалывал, — зачем-то соврал Самоваров.
* * *
— Так точно, ваш высок благородие! — Гаркали каждый раз двое бравых стражника в красных стрелецких кафтанах, когда Глеб Самоваров задавал уточняющие вопросы. И от этого «ваш высок благородие» у Глеба уже звенело в ушах. Конечно, было приятно осознавать, что тебя здесь воспринимают как знатного боярина из Тулы, тем более ни князей, ни дворян, ни даже помещиков среди реальных предков Самоварова не числилось, но ничем не обоснованное раболепие несколько раздражало.
