вижу толпу, люди выглядят торжественно, словно присутствуют при каком-то историческом событии, которое раскрасит их рутинную и безрадостную жизнь и на несколько недель вперед даст повод для разговоров и обсуждений. К входу в арку быстро, торопливыми детскими шажочками, идет мальчик. Я удивленно смотрю на него, но он, похоже, меня не видит и продолжает идти на мост под возгласы толпы за спиной. Возгласы становятся громче, когда откуда-то выбегает мужчина, догоняет мальчика, очевидно, своего сына, хватает его и прижимает к себе. В этот момент крики людей становятся наиболее громкими, а потом они все как один, внезапно, замолкают. Человек с ребенком на руках поворачивается ко мне спиной и что-то говорит в толпу, кто-то достает большого черного петуха и заставляет его идти через арку, на мост, той же дорогой, которой до этого шел ребенок. Петуха никто не останавливает, постепенно он ускоряется и уже бежит прямо на меня, а я смотрю на него и не знаю, стоит мне отходить в сторону, или нет. В итоге отхожу на шаг, а он, как оголтелый, проносится мимо меня и примерно на середине моста исчезает. Человек с ребенком на руках и скопище народу за ними тоже исчезают, так же неожиданно, как и появились. Статуи возвращаются на свои места, а я, оглядываясь по сторонам, быстрым шагом выхожу через арку и ухожу в город, прочь от моста.
***
Ты смотришь на меня глазами, большими настолько, что кажется, будто в них поместился весь мир, а то и два – по миру в каждом. Я с трудом отвожу взгляд в сторону, выхожу из комнаты, а потом из квартиры, закрываю дверь и останавливаюсь. Так же не правильно, думаю я, нельзя вот так уходить. Мы же должны быть вместе, мы же решили быть вместе, что бы ни происходило. Несколько минут я стою, прислонившись к двери спиной и чувствую, что взгляд твоих глаз проходит сквозь эти несколько металлических сантиметров и чуть ли не выжигает дыру в моем теле. Так совсем не правильно, должно быть совсем иначе. Я не должен уходить без тебя, я должен забрать тебя с собой, куда-то, в неизвестность, не важно, но должен.
Но я не могу забирать тебя в неизвестность. Потому что это неизвестность, и я сам с трудом представляю, как я буду в ней жить. Я не могу забирать тебя с собой только потому, что мне очень этого хочется или потому, что этого громадно хочется тебе. Я чувствую, что ты больше не смотришь в закрытую дверь, вместе с этим становится легче, и теперь я могу пошевелиться. Я делаю шажок, неуверенно, как будто заново учусь ходить, потом другой, такой же крошечный, и так, потихоньку, спускаюсь по лестнице и выхожу на улицу. Улица невзрачная, пустая и грязная, как часть того мира, в который я решился выйти, и в котором мне считай, что некуда идти. И в который я не могу взять тебя, потому что так будет лучше. В первую очередь для тебя. Так неправильно, я знаю, но так нужно.
***
Я решил главную проблему последних недель. Придумал, что делать с шурупом в кухонной стене. Придумал я это, как обычно и бывает, случайно. Точнее, даже и не придумывал ничего. Просто ходил по городу и забрел на блошиный рынок, где продается все на свете и, на развале с книгами, увидел небольшую гравюру, изображающую героев “Двенадцатой ночи”. Я смотрел на нее минут десять перед тем, как вспомнил их имена, а после того, как все-таки вспомнил, решил, что эта гравюра была создана специально для моей кухни. И купил ее.
Теперь она висела там, где ей было предназначено висеть. Здорово, что это произведение безымянного автора нашло себя в нашей непростой жизни, думал я, сидя за столом с чашкой чая и рассматривая фигурки Себастиана и Виолы. Здорово, что в моей повседневной жизни появилось немного Шекспира.
Прошло уже недели две с того момента, как она уехала, предварительно отправив меня домой размышлять. И я размышлял. Все мои размышления главным образом вертелись вокруг нее и все они не привели почти ни к чему. Я понял, что зря оставил ей свой адрес, когда уезжал. Этого делать не стоило. Но тогда я, наверное, не мог поступить иначе. На самом деле, я, хоть и очень хотел, боялся уезжать, и поэтому решил оставить свой адрес людям, которые мне важны. Таких людей был ровно один человек, и теперь я жалел, что их не было еще меньше. Будь их меньше, сейчас я был бы спокойней. А так меня вытащили из уютного теплого кокона, где я готовился, не волнуясь и не думая ни о чем, дожить отведенное мне время. Меня вытащили, и теперь мне было очень неуютно, как будто человеку, вышедшему на солнце после месяца под землей. У меня не болели глаза, нет, у меня болело что-то внутри. Я понял, что я до сих пор могу чувствовать, хотя давно решил, что избавился от этой глупости. Мне казалось, что я выбросил саму способность чувствовать, выбросил вместе с прошлыми событиями, людьми и воспоминаниями.
Но стоило из этого прошлого приехать человеку, которого я когда-то, очень давно, любил, и я понял, что ничего я не выбросил. Просто спрятал подальше. Последние годы я стремился принимать происходящие вещи такими, какие они есть, не пытаясь что-то изменить, и постепенно приучил себя к этому. Но все это сломалось в тот момент, когда я побежал вытаскивать ее из воды. Даже раньше. Когда подумал, что мне надо вытащить ее из воды. Тогда все то, над чем я настолько кропотливо работал так долго, разрушилось. Как замок из песка.
Хотя, это и был замок из песка.
Я не мог понять, хорошо, что так произошло, или нет. В комедии Шекспира все случайности вели к счастливому концу для всех героев. В своей жизни до недавнего момента я видел только одного героя – себя и полагал, что счастливый конец наступит ровно в тот момент, когда я перестану дышать. Но теперь все поменялось. Я знал, что мне надо сделать, но боялся даже признаться себе в этом. Про какие-то действия я даже и не думал.
И тут в дверь позвонили. Опять. В последнее время в мою дверь звонили больше раз, чем за все время, что я тут живу, подумал я и пошел открывать. На сей раз на пороге стоял мужчина, и первые секунд двадцать я не знал, что
