не годилась. Угостить гостя в только наступившем году считалось хорошей приметой. Благодаря этому весь год будет сытным и плодоносным.
Весь аул поздним вечером зашумел, зазвенел родными звуками для путника. Девушки, быстро наряженные по случаю прибытия знакомого джигита, робко кружили, не приближаясь и издалека здороваясь. Тонкая волнительная мелодия, получаемая из украшений для девичьих кос, в виде подвесок из нанизанных друг на друга небольших звеньев из металла и серебряных монет, заставляла сердце петь. Обычно подвески крепили к косам девушек для того, чтобы под тяжестью монет девушка держала голову прямо, спину ровно и не сутулилась. А еще чтобы девушка не позволяла себе резких движений, не появлялась там, где ей не следует быть, так как звук подвесок выдавал ее присутствие. Если девушка делала резкие движения, и подвески издавали беспорядочный звук, то это считалось признаком невоспитанности. Поэтому девушки учились ходить плавно и тихо, чтобы звук подвесок был тонок и мелодичен.
Молодые джигиты с восхищением рассматривали высокую белую кобылицу, шумно обсуждали ее тонкие сильные ноги. Трогали дорогое узорчатое седло. Большинство из аульских джигитов обходились вообще без седел. Маленькие босоногие дети пытались руками дотянуться до кобылицы, до красивой одежды, до мягких козловых ичигах на ногах Касыма.
Большая юрта главы аула традиционно ставилась на краю поселения. Но теперь жилище уважаемого Едиль-батыра расположилось на расстоянии полета стрелы подальше от своих сородичей. Ему нужен был покой. Он умирал.
Отец Касыма ранней зимой провалился в замерзшую реку, когда гнался за волками, которые задрали несколько овец. Тонкий первый лед не выдержал веса батыра вместе с горячим конем, увлеченным погоней. Его сразу же спасли. Длинными арканами, сплетенными из конских волос, захватили и вытащили из полыньи. Мокрого, всего облепленного ледяными крошками, перенесли в теплую юрту, с трудом сняли тяжелые намоченные зимние одежды, холодное тело обтерли топленным бараньим жиром. Напоили густой шурпой, сваренной из самой жирной овечки, которой пустили кровь, совершив обряд жертвоприношения духам. Зимой кобылицы, в ожидании приплода, не давали молока, поэтому только теплым верблюжьим молоком с кусочками жаренного бараньего жира поили замерзшего. Но коварный ледяной холод успел глубоко войти в мощное тело батыра. И теперь изнутри забирал всю силу степняка.
С грустными мыслями подходил сын к одинокой юрте, у входа которой было установлено копье с развевающимся знаменем с изображением родовой тамги.
До этого дня отец постоянно навещал Касыма. Маленьким караваном, в котором три лошади, да два навьюченных верблюда, вместе с сопровождающимися, Едиль-батыр въезжал в караван-сарай. Оставив спутникам овец, меха, шкуры, луки, стрелы, конные седла, все то, что получал, добывал и делал аул для обмена на другие товары, заботливый отец пешком спешил во дворец. Дальше караван-сарая на территорию ставки правителя верхом на лошадях, верблюдах и вообще любым животным вход был запрещен.
Никому не разрешалось передвигаться верхом по Сарайшыку, за исключением правителя и его приближенных. Власть на то и власть, чтобы выше должна быть и отличаться от других.
Зато коровьих лепешек, конских, верблюжьих и овечьих отходов не было на чистых улицах города. И запахи были только от приготовления пищи.
Расположившись вдвоем на берегу реки, опоясавшей Сарайшык, подальше ото всех, отец и сын вели неторопливые беседы под нехитрую еду. Никого ближе не было на свете друг у друга. Без матери рос мальчик.
В первую встречу с отцом после убийства Казбека Касым вначале еще порывался рассказать о трудном испытании и решении, который заставил его выбрать Бату-мурза. Но обнимая мощную крепкую шею и вдыхая родной запах отца, он на мгновение представил себе, как скалящиеся ночные стражники катают окровавленную голову Едиль-батыра по пыльному полю, и в страхе жмурился. На все заботливые расспросы он отвечал, что ему нравится в ставке правителя, и он только немного скучает по дому, по отцу. Чуткое родительское сердце что-то подсказывало Едиль-батыру, и он предлагал сыну, забрать его обратно в Степь. Но снова внутренне ужасаясь представленной картиной на поле, Касым, внешне показывал беспечность и отказывался от этого. А только после расставания тихо плакал в одиночестве. Трудный выбор принял и тяжелую ношу нес мальчик. Никто не мог его поддержать или осудить. А судить о человеке нужно только по решениям, которые он принимает в сложных обстоятельствах, а не, когда в его жизни все хорошо.
Теперь Касым сам шел к родному очагу, ведя за узды белую лошадь. Кровавое солнце за спиной готовилось погрузиться в землю.
После долгого конного перехода всадник покрыл Аксуйек теплой накидкой, чтобы медленно остывала она, и вечерняя весенняя прохлада не застудила разгорячённую кобылицу. Нельзя сразу бросать лошадь после бега. Нужно быть рядом с ней, неспеша идти, успокаивая ее. Чтобы ее сердце постепенно снижало ритм биения, чтобы разгоряченные мышцы не резко остывали.
Наклонившись вперед, чтобы не стукнуться головой о низкую деревянную перекладину ворот юрты, джигит вошел в родное жилище.
Низкая перекладина в юртах была предназначена для того, чтобы входящие кланялись. Юрта – это обитель счастья, всего самого дорогого и живого, что есть у кочевника, и только перед входом в жилище склоняют голову все гордые степняки, независимо от богатства и положения, а больше нигде и ни перед кем. И еще наклоняются, когда выходят из юрты, таким образом приветствуя мир и воздавая уважение Степи.
В большой юрте отца было жарко. Сильно горел очаг в центре, пахло адраспаном, степным растением, дымом от сожжённых веток которого очищали жилище от злых духов.
– Сынок, айналайын, ты пришел, – лежащий на одеялах и подложивший под голову старое, темное, протертое седло вместо подушки, мужчина слегка приподнялся. От некогда мощного телосложения батыра осталась только желтая тень. Отец приближался к завершению своего четвертого мушеля, но резко обострившееся морщины делали его стариком.
Глядя на осунувшееся, пожелтевшее от болезни, покрывшееся морщинами лицо, на ослабленное похудевшее тело отца, у Касыма непроизвольно выступили слезы. Больной, увидев его взгляд, отвернулся, только сын успел заметить, что глаза отца тоже предательски заблестели.
За это мгновение два единственных друг для друга на свете человека, мысленно, без произносимых слов, успели передать свою любовь.
– Отец, ты умираешь?
– Да, сынок, я умираю.
– Но так нельзя! Слишком рано!
– Такова жизнь, сынок.
– Как же я без тебя?
– Мне больно оставлять тебя одного в этом мире, сынок. Но ты должен быть сильным.
Такой незримый разговор состоялся между сыном и отцом, только глазами они выразили всю любовь друг к другу.
Касым прилег рядом. Отец и сын молча лежали под
