думаю: может, я не права? Может, мне нужно вернуться, никуда не уезжать?
Капостазионе чуть не потерял дара речи.
— Да где ж это видано, синьорина Стефания, вдруг ни с того ни с сего передумывать? Вы ведь твердо решили. Вас же оскорбили, выбросили на улицу, в дождь, в ненастье, в мокрядь! А вы еще думаете, еще сомневаетесь!
Однако Стефани все не решалась.
— Мне кажется, я поступила слишком опрометчиво. Тут и я, признаться честно, отчасти виновата.
Капостазионе места себе не находил. Непрекращающийся предупредительный сигнал только подхлестывал его нетерпение.
— Синьорина Стефания, всё это глупость, вы же не маленькая девочка, давно пора стать взрослой: взрослые никогда не колеблются. Вы приняли решение, значит, поступаете верно, значит, так угодно судьбе. Утрите нос своим обидчикам. Смелее же, смелее!
Он потянул девушку к выходу, на ходу прихватив ручной фонарь, но не взяв её чемоданчик. Стефани спохватилась:
— Мои вещи!
Но Капостазионе никак не отреагировал на ее слова:
— Скорее, идемте скорее! — потянул решительно за собой на перрон.
Поезд уже стоял. Вагоны наполняла темень. Дождь хлестал как из ведра справа и слева, и позади вагонов, но над ними дождя не было. Капостазионе подтолкнул Стефани к стоявшему у открытой двери вагона проводнику в черном.
— Вот, вот ваш пассажир и оставьте меня, наконец, в покое!
Проводник ничего не сказал. Стефани заметалась, когда он взял её руку своей, холодной, как лёд, рукой.
— Я не хочу, синьор дежурный, я не хочу уезжать, скажите ему, пусть меня отпустят, скажите! — стала умолять девушка Капостазионе, но тот думал только о своем. Он тоже умолял проводника: — Когда вы оставите меня, наконец, в покое? Я больше не могу так, не могу!
Но проводник скрылся в вагоне, насильно втащив за собой Стефани. Вслед за её истошным криком, заглушаемым ускоряющимся стуком вагонных колес, на Капостазионе сразу обрушился дождь. Но Капостазионе будто и не замечал его, жадным взглядом провожая крохотные огни последнего вагона.
Когда в пелене дождя поезд совсем скрылся из виду, Капостазионе очнулся и как потерянный поплелся обратно на станцию. Войдя в дежурную комнату, сел за стол и снова тупо уставился на сигнальную лампочку. Бог знает, что творилось в голове Капостазионе. Взорвавшийся среди кромешной тишины телефон только взбесил его. Капостазионе сорвал аппарат с провода и швырнул что было мочи в сигнальную лампочку, вдребезги разбив её. «Когда же всё это кончится!»- только успел подумать он, как входная дверь дежурной комнаты неожиданно отворилась и на пороге появилась… Стефани. Платье её было изодрано в клочья, лицо разбито в кровь, на плечах и руках также были ссадины и следы крови. Капостазионе, привстав со стула, от удивления чуть не задохнулся.
— Синьорина Стефания? Как! Вы ведь должны быть в поезде! Вы ведь должны…
Он наискось глянул в окно. На перроне стоял все тот же незабываемый зловещий состав. Капостазионе ошеломленно застрекотал:
— Синьорина Стефания, синьорина Стефания, вы опоздаете!
Он, казалось, обезумел.
— Идемте скорее, скорее: поезд стоит всего несколько минут, несколько минут. Он не будет ждать.
Капостазионе снова, как и в первый раз быстро потянул девушку за собой на платформу. Теперь она не препиралась. Капостазионе подвел её всё к тому же проводнику в черном и забормотал безостановочно:
— Вот она, вот. Видно, сбежала. Но вы же видите: я стараюсь. Надо было, я привел. Как договаривались. Оставьте, наконец, меня в покое, умоляю вас…
Однако молчаливый проводник вместо того, чтобы забрать Стефани, удержал его руку. Капостазионе непонимающе посмотрел на него. В то же мгновение проводник с недюжинной силой толкнул его в спину, и Капостазионе исчез в мрачном чреве вагона. Проводник шагнул следом за ним, дверь закрылась. Через секунду раздался душераздирающий крик Капостазионе. Поезд тронулся, с места набрал скорость и стал быстро уносится от сырой платформы, на которой удрученно замерла Стефани, провожая взглядом его исчезающий во мраке силуэт.
НОЕВ КОВЧЕГ
Ночью, глубокой темной ночью явился Ною Господь.
— Ты один ходил предо мною, — молвил Он ему. — Один оставался смиренным и праведным, один избежал пороков человеческих и поэтому один будешь спасен.
— Что задумал ты, о Господи! — вопросил тогда Ной.
И сказал Господь Ною:
— Конец всякой плоти пришел пред лице Моё, ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот, я истреблю их с земли.
Ной от волнения поднялся со своей постели:
— Мы и так живем под печатью проклятия твоего, Господи, от Адама и Каина, неужто недостаточно мы наказаны?!
Но не ответил Господь на этот вопрос Ноя, лишь сказал, чтобы сделал Ной ковчег себе, ибо наведет ОН на землю потом водный, и будет истреблена всякая плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле живого.
И это принял Ной безропотно: не мог ослушаться воли Господней, и уснуть больше не мог — выбрался из палатки своей, сел на холодный камень, устремил потухший взор вдаль — туда, где загорался рассвет и алая тень его прорезала кучные низкие серые облака горизонта.
Теперь только понял Ной, почему Бог забрал Еноха к себе, а его оставил на земле: Ною была уготована особая честь — быть продолжателем рода людского.
Но как же все остальные: его близкие, соседи, люди его рода и племени — или Бог обиделся на них — за их гордыню, за их нечистые мысли и грязные дела?
Но если так решил сам Бог, почему я, простой смертный, должен противиться Его воле, почему вообще должен обсуждать Его решение? «Я только должен подчиниться этому решению и делать то, что ОН считает необходимым», — думал Ной.
И все же где-то в самой глубине его души коварной гадиной свернулась жалость. Ной не мог спокойно глядеть на спящую жену свою, он вспоминал сынов своих — Сима, Хама и Иафета, — и им не избежать этой горькой участи…
Но воля Господа — есть
