нам было хорошо вдвоем, что мы забыли про все на свете. Наверное, впервые в моей жизни Мамзель расслабилась и стала сама собой. Мы выпили кофе, за евро чашечка, и даже купили парочку ароматных булочек с шоколадом. Потом походили по большим магазинам, мечтая, что мы купим, когда заработаем много денег. Точнее, мечтала Мамзель, а я ей подыгрывала – она мерила всякие наряды, а я с деловым видом кивала – берем, берем. Я часто видела такие сцены в американских фильмах. Только они там обычно покупают горы шмоток, а мы просто мерили. Мамзель на меня тоже все время пыталась что-то нацепить, в основном какие-то дурацкие платья. Но мне понравилась только майка с лисой. Васек с детства называет меня Лиса или Лися, так как ему сложно было выговаривать Лиза. Лео тоже говорил, что у меня глаза иногда – ну вылитая лисица. Он подарил мне меховую игрушку – лису, до сих пор живет у меня на полке. Так что можно сказать, это мой тотемный зверь. Я даже хотела одно время тату сделать на плече в форме лисы, но Мамзель от одной этой идеи чуть в обморок не упала. Начала нудить на тему, что молодежь понаколет себе рисунков, а в старости это все сползет, обвиснет и будет смотреться уродски. И вообще, в сорок лет будет стыдно за всякие сердечки и «Лелик, ты – няшка». Но я думаю, за лису мне стыдно не будет, раз уж так меня брат прозвал. Одним словом, майка была клевая, но стоила целых, блин, тридцать, блин, евро. Куча денег за малюсенькую тряпочку для пыли. Пришлось вернуть финнам. Короче, было весело, и мы совсем не следили за временем. А когда подошли к автобусу, оказалось, что все давно нас ждут и Хобот просто в ярости. У Мамзели, видимо, сел мобильник, пока мы на него фоткались. Он уже старый и часто глючит. Поэтому тетки орали на нас как сумасшедшие. Они, понятное дело, давно уехали бы и без нас, но, оказывается, каждый челнок может провозить до 50 килограмм на одно «человекорыло», а если «рыло» где-то загуляло, то товар на границе отберут. Пригнувшись, как солдаты под обстрелом, мы, под визги товарок, начали пробираться на свои места. Водитель автобуса быстро набрал скорость. Он очень хотел успеть проскочить границу до темноты и тоже злился на нас. Прошло минут тридцать, вроде страсти кругом улеглись, и мы с Мамзелью достали по бутерброду, чтобы перекусить. Вдруг к нам снова подскочила Хобот и заорала благим матом, перекрикивая всех: «Я тебя, Марина, предупреждала? Предупреждала! Что же ты, сучка, делаешь? Второй раз нас всех подставляешь. Сейчас на границе три часа будем стоять из-за тебя и твоей дуры малолетней. Денег никаких от меня не получишь, ясно?»
Дальше пошел сплошной мат. Бедная моя Мамзель не знала, куда деваться от этого чудовища. Хобот, стоя в проходе, наступала и наступала на нее, вдавливая в сиденье. Она трясла над нами своим ужасным красным носом, как индюк кожаной бородой.
– Водитель! – заорала я что есть мочи. – Тормози!
Не знаю, зачем я это сделала, честно говоря. Сработал какой-то древний инстинкт. Водила от неожиданности резко дал по тормозам. Сто килограмм Хобота со свистом унеслось вперед, а автобус встал как вкопанный посреди трассы. Народ подофигел, и все как по команде заткнулись, с напряжением вглядываясь в груду полосатых сумок, наваленных при входе. Наконец груда зашевелилась, и из нее вылезла совершенно обалдевшая от столь стремительного полета Хобот.
– Она убьет нас, убьет, – прошептала Мамзель и схватила меня за руку.
Но Хобот, как ни в чем не бывало, села на место рядом с водителем, отхлебнула что-то из фляжки и расслабленным голосом сказала:
– Че встал? Поехали, темнеет уже.
На границе мы, конечно же, застряли, зато заехали в Дьютик, где тетки накупили дешевого бухла и сели его пить. Хобот неожиданно подобрела и подарила мне шоколадку «Фазер».
– Пойдем, – говорит, – выпьем.
Смотрю, а Мамзель смотрит на меня так печально и растерянно. С Хоботом лучше не спорить лишний раз, да и вообще надо бы помириться, а то денег не даст. Пошла я, в общем. Е-мое, а у нее там уже поляна накрыта – икра красная, шоколад, конфеты «Фереро Роше». У меня аж слюнки потекли, я первым делом парочку в карман засунула для Васьки, он их обожает.
– Че пить будешь?
– Колу.
– Куба либра, значит. Ленка, давай! Быстренько сделала нам!
Очкастая Ленка, похожая на учительницу младших классов, угодливо метнулась куда-то вглубь автобуса и вернулась с двумя пластиковыми стаканчиками. Мы чокнулись. Кола как кола, я даже не заподозрила подвоха. Хобот быстро размякла, и мы вроде как даже подружились. Через полчаса она уже рыдала у меня на плече, рассказывая:
– Понимаешь, мой Петька, когда трезвый, – прекрасный человек. Дома убирает, стирает, хавчика накупит-наготовит. Чудо, а не мужик! Но если забухал, то все, тушите свет. Лучше его не трогать лишний раз. Злой как черт становится. Крышу рвет напрочь. Вот, смотри, – вдруг широко раскрыла она рот. – Видишь дырку? Зуб мне выбил на днях ногой, тварь!
– А ты что?
– Что-что, ползала и отплевывалась. Не убил, и на том спасибо.
– Ну, и дура! Дала бы сдачи.
– Страшно. Ты бы только видела его. С ножом за мной бегал как-то раз.
– Ты ему в следующий раз в водку снотворного подмешай.
– Так, – внимательно слушала меня Хобот, чуть ли не в блокнот записывала.
– Дальше два варианта: лайт и хард.
– Лайт и хард, – послушно шевелила она губами.
– Раздень догола и вытащи на лестничную площадку. Ему утром будет стыдно, и он перестанет нажираться.
– Ой, мамочки! – Хобот аж зажмурилась от ужаса. – А хард?
– Убей его.
– Убить?
– Ну да. Купи хороший ствол. Позвонишь мне, скажу, где взять. Только обязательно с «глушителем», а то соседи сразу ментов вызовут. И еще я советую тебе для этого немного потренироваться. В тир сходи, постреляй там немного. Ну, чтобы рука не дрогнула. Развлечешься заодно. Я обожаю тир, можем вместе как-нибудь прогуляться. Ну а потом, как нажрется, воткни ему пистолет в рот и жми на курок. Лучше в коридоре или даже в ванной это делай, а то потом замучаешься за ним кровь замывать. Или пакет на голову сразу ему накрути, чтобы мозги аккуратненько туда упали. И про отпечатки не забудь. Перчатки надень, а потом все тряпочкой протри как следует. Лучше, конечно, киллера нанять, но это дорого.
– Я так не могу. Я же люблю его. Петька – наполовину якут. А у них, говорят, нет этого… как
