улеглась спать в теплом помещении роты, пока броневики маневрировали на узкой мостовой улицы, занимая удобные позиции, я велел выставить на подоконники старые крепостные винтовки, глядя в толстые дула которых, испуганно крестились застывшие возле бронемашин солдаты из роты прапорщика.
Овечкин! Овечкин! Смотри, что у меня есть! — орал я в окне, пока штабс-капитан, объяснявший что-то командиру одной из бронемашин через опущенную бронезаслонку.
— Давай!
Солдат, припавший к прицелу крепостного ружья зажмурил глаз, чуть довернул ствол и выстрелил.
Бах! Мое окно окутало клубами сгоревшего черного пороха, а на другой стороны реки мойки взорвалась тёмно-коричневой кирпичной крошкой стена мрачной морской тюрьмы.
— Ну что, по броне проверим? — я с сатанинским хохотом помахал рукой, с зажатым в ней огромным патроном и сунул его своему стрелку:
— Заряжай и наводи на броневик, но не вздумай стрелять без команды.
Через десять минут я вышел из здания дворца, и подтолкнул в спину Трефа:
— Иди гуляй.
Пес сделал круг по площадке перед дворцом, поднял заднюю лапу и пометил одну из секций инженерного заграждения, после чего подбежал к одинокой фигуре, навалившейся на парапет набережной, обнюхал ее сапоги и, вежливо махнув обрубком хвоста, побежал вдоль мостовой, по своим, кобелячим делам. Штабс-капитан поднял на меня белые от ярости и стыда глаза:
— Что, приполз торжествовать, бес? Смотри, как смывает позор русский офицер…
Я повис на руке, потянувшей из кобуры рукоятку «нагана»:
— Миша, Миша, ты что творишь? Пойдем, выпьешь на дорожку, а застрелится ты всегда успеешь…
— Есть что? — деловито спросил капитан, застегивая кобуру.
— Обижаешь. Для хорошего человека…
В три часа ночи, мы, уткнувшись друг другу в плечи, вполголоса, но душевно выводили дуэтом «корнета Оболенского». На девочках, что комиссары ведут в кабинет, Овечкин обхватив мое лицо руками, спросил:
— Петя, а пошли к бабам?
— К каким бабам?
— Ну как-же? Репортеришко этот, из «Копейки», а Ширкин…сказал, что у тебя тут бабы живут, штук тридцать, ослепительной красоты, и ты их всех по очереди пользуешь. Ну пойдем, а то я как год назад на фронт уехал, так с тех пор…
— Миша, вот ей Богу, нет у меня баб, а нет, одна есть, но ты столько еще не выпил…Она вдова, пожилая, на кухне у нас готовит, а больше нет не одной.
— Жаль. — Овечкин встал, надел фуражку, поправив кокарду, потянулся за шинелью.
— Ты куда?
— Пойду искать женской ласки…
— И вот хрен тебе, завтра пойдешь. А пока ложись спать здесь, на диване, а завтра, на трезвую голову еще раз обговорим, как тебе ко мне перевестись.
Штабс-капитан, не снимая шинели, рухнул на диван и тут же захрапел. Я же, перевернув его на бочок, вышел из кабинета и пошел вниз, где как раз заходили с улицы, потирая озябшие ладони, пятерка бывших полицейских.
— Ну что, все в порядке?
— Так точно, ваше благородие! — вытянулся старший: — Зашли и вышли без шума, все нашли.
— Ну и молодцы, давайте спать.
Служители правопорядка, аккуратно выставив стекла, сегодня посетили присутствие окружного воинского начальника, а именно архив призывной комиссии, где изъяли паспортные книжки призванных в армию ратников, для использования в качестве документов легализации.
¹
Глава 4
Глава четвертая.
10 марта 1917 года.
«Несмотря на наступающее в столице успокоение, до сего времени происходят нередко случаи незаконных и не вызываемых необходимостью арестов и обысков. Эти аресты и обыски в большинстве случаев производятся лицами, не имеющими на то никаких полномочий и зачастую преследующими корыстные и иные низкие цели.»
Комиссар г. Петрограда и Таврического дворца Л. И. Пущин
Сегодня был очень сложный день. Сегодня я обязался вывести своих сотрудников на патрулирование улиц, а для этого было ничего не готово, ни люди, ни средства, ничего.
Встал я очень рано, около шести часов утра, чему был не сказано рад Треф, с нетерпеливым видом сидевший у двери кабинета.
Я осторожно оделся, набросил через плечо ремешок «маузеровской» кобуры и осторожно вышел в коридор.
Дворец был погружен в утреннюю дрему. На кухне гремел посудой кухонный наряд под руководством кухарки, из спального помещения доносился могучий храп полусотни мужиков, а в фойе негромко переговаривалась дежурная смена.
Я кивнул трем служивым, сидящим у стола дежурного, перед окном, выходящим на набережную.
— Гражданин начальник, за ночь происшествий не случилось. — вполголоса доложил старший наряда, бывший городовой первого разряда Васильев.
— Хорошо, товарищи, готовьтесь к сдаче смены. — никто не напился, в воздух не стрелял, уже хорошо.
У калитки, сколоченной из деревянной рамы, обмотанной колючей проволокой, топтался часовой с большой кобурой на поясе. Увидев меня с псом, спускающихся по лестнице, часовой отомкнул запор и изобразил кривоватую, но стойку смирно.
— Доброе утро, все тихо? — пожал я ему руку.
— Да вроде бы тишина. — мужик аж засветился, видно раньше начальство его рукопожатиями не баловало.
— Давай закрывайся, я с собакой полчаса пройдусь по окрестностям.
Набережная была пуста, только метрах в двухстах дворник в темном пальто старательно сгребал на мостовую жидкую грязь, да еще дальше, по Храповицкому и Поцелуеву мосту перебегали через Мойку немногочисленные прохожие. В столице второй день продолжалась всеобщая стачка, рабочие требовали от хозяев заводов установления восьмичасового рабочего дня, поэтому утренняя толпа не валила на Франко-русский судостроительный завод.
Я поравнялся с мрачным, не глядящим по сторонам дворникам и резко остановился — во дворе дома, за полуоткрытой калиткой во двор, лежала мертвая женщина. То, что она мертва несколько часов, сомнений у меня не было — специфический цвет кожи иного варианта не предполагал.
— Любезный, а что это у вас там лежит? — спросил я вежливо.
— … — грубо ответил мне первейший помощник полиции.
— Я правильно понял, что это вы ее убили? — я откинул крышку кобуры и потянул пистолет наружу.
— Ты что такое говоришь? — дворник уронил метлу и сделал шажок в сторону двора.
— Стоять. Где твоя бляха, где свисток? Это ты дворника убил? А ты знаешь, что тех, кого на месте преступления застигнут, то расстрел на месте, так как все тюрьмы закрыли?
— Ты что такое говоришь, барин⁈ Я же дворник местный, Гаврила Воскобойников! Как я мог себя убить! — дворник пытался отступить назад, но запнулся о закоченевшую ногу женщины, что лежала в одной ночной рубахе, с зажатой в синей
