Опасные манипуляции 3
Глава 1 Конфиденты.
Николай Жемчужный.
Торопливый перестук каблучков, тревожно разрывающий сонную тишину пустого полутемного коридора, резко оборвался под дверью в мой кабинет. Почти сразу же раздался неуверенный стук в дверь.
— Заходите.
— Можно?
На пороге стояла, взволновано теребя ремешки дамской сумочки худенькая женщина, как говориться, без возраста.
— Проходите, присаживайтесь, рассказывайте, что у вас произошло.
— Понимаете, я даже не знаю, с чего начать, все настолько странно, что я долго не решалась……
— Извините, что перебиваю, но здесь приходиться выслушивать такие вещи, что никто в здравом уме представить не может, поэтому смело рассказывайте, смеяться никто не будет.
— Понимаете, я живу на улице Пилотов, дом 37. Дом мне остался от родителей, они рано умерли. Я вышла замуж, но неудачно, как только родился ребенок, сын, муж, почти сразу, ушел от нас. У меня роды были сложные, ребенок родился с перехлеснувшей шею пуповиной. Врачи сердце ему запустили, но видно, от кислородного голодания, он маленько заторможенный рос, болел очень часто. В общем, достался сын мне очень дорого. В школе учился хорошо, хотя в нашей школе если ходить на занятия, учителей не доводить и иногда отвечать у доски, считается, что ты учишься хорошо. А после школы все и началось. Первый раз он с друзьями залез в старые бараки, что немцы строили возле морга, искали там фашистские кресты или еще что-нибудь. Кто-то им рассказывал, что пленные свои награды в тайниках, в стены замуровывали. Он головой об какую то железяку ударился и сознание потерял. А телефонов тогда у нас тут не было. Часть ребят побежали меня искать, а остальные мужиков, проходивших мимо, остановили, и те Бореньку на руках в травмпункт при заводе донесли. Я когда прибежала туда, сына уже перевязали, кровь остановили, восемь швов на голову наложили, а то кожа на черепе сильно содралась. Я ему — «сынок, сынок», а он меня отталкивает, что-то кричит, не понятно что. Извините, я, наверное, не то говорю?
— Рассказывайте. Время у нас до утра, так что не стесняйтесь.
— Ну вот, Боря вел себя неадекватно, ни меня, ни друзей не узнавал, поэтому врач вызвал «скорую» и Борю отправили в больницу, в нейрохирургию. Меня к нему через два дня пустили, он вроде бы меня узнал, но мне кажется, что он просто притворялся. А через пару дней он парня на танцах задушил. Просто взял, прижал к ограждениям танцплощадки и задушил, его несколько человек пытались оторвать и не смогли. Пока парень дышать не перестал, он руки не разжал. Борю, конечно, сразу в тюрьмы, а через две недели перевели в психиатрическую больницу. Он за десять лет, что……
— Извините, что перебиваю, но как Борина фамилия?
— Ветров, Борис Владимирович Ветров.
— А Ангелов….
— Ой, извините, я вас запутала. Он фамилию эту взял зачем то, я не знаю, а так, он в свидетельстве о рождении записан как Борис Владимирович Ветров.
— Понятно. Давайте дальше……
— Он когда на свободу выходил, я ведь не здесь жила, а в поселке Горном. Там у меня тетка двоюродная, можно сказать единственная родственница, я за ней ухаживала, она старенькая совсем была. Когда тетка умерла, я дом продала и в город вернулась. На свидания я почти не ездила, письмо от Бориса получала только с заказами, что в больничку или в лагерь прислать. И вот десять дней назад сынок вернулся. Вы знаете, товарищ……
— Капитан.
— Капитан, это не мой сын.
— То есть?
— Я не знаю, как объяснить…. Я же его рожала, сколько ночей над ним сидела, он похож, но только похож. Я каждую черточку его помню, но я их не вижу. И я ему чужая. Он когда на свободе был, он же даже мне не сообщил, что его выпустили, дверь сломал и вошел. А я случайно, за документами заехала, а в доме чужой мужик. Меня увидел, смотрел долго, а потом засмеялся, мол, что мамаша, не узнаешь? Из соседей его никто не признал. Я просто не знаю….
Женщина закрыла лицо руками и заплакала.
Я подал ей стакан воды, подождал когда она немного успокоится.
— Простите, мы с вами даже не познакомились. Как ваше имя — отчество?
— Елена Николаевна…
— Елена Николаевна, но ведь он после этого еще несколько лет сидел, а до этого год почти на свободе был, почему вы сегодня в милицию пришли?
— Да я к участковому тогда обращалась, а он посмеялся, сказал, что тюрьма человека меняет и все.
— Так он прав, тем более ему первое время наверное там и в больнице тяжко пришлось….
— Да, вы правы, но я не знаю… Я чувствую, что это не мой сын и все. Мне очень страшно. Я соседа попросила, он мне в комнате засов поставил, я на ночь на засов запираюсь. Так этот увидел, пальцем потыкал, посмеялся и говорит — не надейся, не отсидишься.
— Хорошо, я вас услышал. От меня вы чего ждете, чем я могу вам помочь?
— Я не знаю — женщина опять начала плакать.
Я с досадой отбросил авторучку. Больше всего ненавижу в своей работе эти моменты — общаться с родными внезапно умерших людей и с людьми, которым у тебя нет оснований помочь. Людоед и упырь вселился в дом по месту прописки, запугал мать до зубовного скрежета, а я, без его разрешения, в дом не могу войти, пока он не совершил преступления. И если не одевать броню отстраненно — деловитого подхода к делу, то для такой работы никаких сил не хватит.
— Елена Николаевна, давайте….
Женщина с такой надеждой вскинула на меня глаза, что защемило сердце.
— Елена Николаевна, если вы так боитесь, может быть на время куда-нибудь уедете?
Надежда в глазах погасла.
— Мне не куда ехать. Если только….к подруге, но там не больше недели получится.
— Вот и хорошо. А я за неделю постараюсь Бориса вызвать и снять с него отпечатки пальцев под каким-нибудь предлогом, и отдам для сравнения с его пальцами, которые при первом аресте у него снимали. Если все совпадет — извините, но это будет ваш сын, наука об этом однозначно говорит. Ну если это ваш сын — будем думать, что еще можно сделать…. Вы запомните мой телефон, он простой, записывать не надо…. И еще — скажите, Борис с кем-нибудь общается?
Елена Николаевна задумалась:
— Я вам так скажу: я не видела и не слышала, чтобы он с кем-нибудь общался. Мимо соседей проходит, как мимо пустого места. Они с ним сначала пытались разговаривать, но потом плюнули. К нему никто не ходит. Да, он с утра обычно, как уходит, только вечером появляется. Но, всегда с выпивкой. С меня ужин стребует, бутылку водки выпьет и к себе в комнату уходит. Не разу ни с кем его не видела.
Женщина опять зарыдала, но через минуту внезапно успокоилась и посмотрела на меня почти спокойными глазами:
— Я, наверное, плохая мать. Сына не смогла воспитать, а сейчас больше всего на свете хочу, чтобы он исчез, хотя бы на несколько лет….
Она встала, но у двери резко обернулась:
— Вы знаете, я еще вспомнила. Боря был слабеньким, я думала, не выживет. В месяц его окрестила, а потом по воскресеньям, на службу старалась с собой брать. Ему очень нравилось в храме. А дома у меня две иконы, старые, от бабушки остались. На одной Богоматерь изображена. Боря всегда любил ее, мог подолгу стоять и любоваться. Он всегда говорил, что Богоматерь на меня похожа, особенно глазами — женщина смущенно улыбнулась: — Так вот, к чему это я. А сейчас он к иконам подошел, посмотрел, пальцем потыкал и говорит — хорошие доски, гореть хорошо будут. Не знаю, что это значить. Извините, пойду я, не буду вам мешать. Вот вы меня выслушали, и мне легче стало. До свидания.
Через пять минут по коридору снова застучали чьи то каблуки. Это был дежурный по отделу:
— Ну что, поговорили? Чего она хотела? Она мне говорила, говорила, а я так и не смог понять, чего она хочет.
— Да не обращай внимание. Жизнь свою неудавшуюся изменить хочет, а тут ни ты, ни я, не поможем. Это кстати мать была того черта, которого мы в дежурки вшестером крутили… Не вспомнил? Тот, что на полу лежал и мешал полы мыть.
— Да ты что! И что она хотела?
— Ты смеешься? Чего хотят все мамы «сидельцев» — чтобы мы вернули им их мальчиков — ангелочков, когда они еще в детский сад ходили и по вечерам бежали к маме с криком «мамочка, мамочка».
Дежурный на безнадежно махнул рукой и пошел на свое рабочее место, а я остался строить коварные планы по возвращению Ангелова Бориса
