Рэтклиф, анализируя работу Оливье в пьесе Мортимера, писал, что актер мастерски показал “неподвластность времени, напористую энергию и острый ум, которые он привнес в роль слепого адвоката. “Он посылает в темноту слова, как в бой солдата”, — говорит его сын. Это поразительно удачное определение любого выдающегося актерского исполнения. Оно особенно подходит к одному из величайших актеров нашего времени, в лучших созданиях которого соединились воедино воин, проповедник, лицедей, сражающийся и одновременно возносящий молитвы”.
К началу 80-х годов могло сложиться впечатление, что Оливье вовсе отказывается от классики, даже от Шекспира, в активном обращении к современности его горячо поддерживала жена, известная английская актриса Джоан Плоурайт. В своей книге “Признания актера” Оливье приводит ее шутливое предупреждение: “Если вздумаешь брать что-нибудь столь старомодное, как Лир, я в самом деле перестану с тобой разговаривать; ради бога, делай что-то актуальное, дай возможность кому-то из твоих молодых современников пробиться”. И все же время Лира вновь наступило. Впервые сыграв эту шекспировскую роль, являющуюся мечтой каждого английского актера, еще в 1946 году в театре “Нью”, Оливье снова выступил в роли Лира на телевизионном экране в 1983 году. Эта работа стала его истинным триумфом. Критика пришла к выводу, что актер сумел поднять роль на такой эмоциональный уровень, который не был достигнут никем. На этот раз прославленный английский трагик вовсе отказался от приподнятости игры, определенной высокопарности стиля исполнения, той театральной подчеркнутости приемов, к какой неоднократно обращался прежде. Его Лир поразил многочисленных рецензентов различных стран своей необычайной простотой, предельной строгостью и естественностью. Об этом персонаже Оливье хочется сказать, пользуясь словами Гамлета, отнесенными к отцу: “Он человек был, человек во всем…” Не грозным властелином, не развенчанным диктатором, привыкшим повелевать всеми и всем, предстал шекспировский герой в исполнении Оливье, но просто человеком, прошедшим через бездны страданий, беспомощным перед своей судьбой и в то же время способным заново познать мир и правду сложных и противоречивых отношений между людьми. Ничто человеческое не чуждо Лиру-Оливье, но все его личные открытия и поражения присущи вместе с тем не ему одному, а всему человечеству. Отсюда масштабность образа, та монументальность игры, которую не преминули отметить критики.
Подвиг Лоренса Оливье в искусстве продолжается.
А. Образцова, доктор искусствоведения
Глава 1
ЖИВАЯ ЛЕГЕНДА
Девяносто лет назад в Италии некий английский школьник так поразил знаменитого тенора синьора Ламберти своим пением, что тот предложил мальчику учиться на оперного певца. Мальчик вернулся домой, захваченный этой идеей. Викторианка-мать остудила его энтузиазм своим неодобрением. Взяв из остатка отведенных ему на каникулы денег одну лиру, она изрекла: “Джерард, если ты изберешь эту чудовищную профессию, этой монетой будут исчерпаны все деньги, на которые ты можешь от меня рассчитывать”. Мечта погасла. Мальчик, младший из десяти детей англиканского ректора, решил посвятить себя духовной карьере.
Этому школьнику суждено было стать отцом Лоренса Оливье. ”Чудовищная профессия” не вводила больше Джерарда в искушение, если не считать непродолжительных занятий в оксфордском драматическом кружке. Он вслед за своими отцом и дедом стал священником. И если бы кто-то взялся предсказать судьбу его сына Лоренса, появившегося на свет 22 мая 1907 года, то вероятнее всего было бы предположить, что в один прекрасный день он тоже взойдет на кафедру с вдохновенной проповедью. Оливье шли этим путем на протяжении двух столетий. Шесть поколений предков Лоренса по мужской линии избирали полем своей деятельности церковь. Он также получил соответствующее образование, которое должно было подготовить его к принятию сана. Тем не менее Лоренс Оливье непоколебимо уверен в том, что, несмотря на всю силу традиции и религиозного воспитания, он “родился, чтобы стать актером”. Для него это было столь же неизбежно, как если бы он принадлежал к династии Бутов или Барриморов. Врожденный талант, окружение, случай — все объединилось, чтобы начертать блистательную театральную судьбу.
Как сложилась эта судьба, известно всем. Оливье — крупнейшая величина в театре XX века, первый и единственный представитель своей профессии, удостоенный звания лорда, самый прославленный и уважаемый актер нашего времени. Задолго до создания британского Национального театра, где его имя увековечено на одной из стен главного зала, он достиг высот, позволивших поставить его наравне с Гарриком, Ирвингом и Кином. Еще при жизни он обеспечил себе место в пантеоне бессмертных служителей сцены.
Но почему и как? Почему на сына английского священника в прошлом неуклюжего и нескладного мальчика, не получившего в школе ни одной награды, свалилось небывалое количество почестей и званий от правительства, академий, университетов? Как мог Оливье, который в юности с трудом выдержал дебют на лондонской сцене и дважды проваливался в Голливуде, которого знаменитый критик Джеймс Эгейт обвинил в том, что он ”не читает поэзию плохо”, а “не читает ее вообще”,— как мог он оказаться на самой вершине своего ремесла с его жестокой конкуренцией и перенаселенностью? Почему высится он над всеми актерами мира — не принц, но царственный Росций среди своих коллег?
На первый вопрос можно ответить с уверенностью: подобная честь выпала Оливье потому, что никто не внес большего вклада в драматическое искусство XX века. Театр видел его в сотне ролей, классических и современных, в безоблачных комедиях и мрачнейших трагедиях; во всех великих шекспировских образах; он побеждал гораздо чаще, чем проигрывал, и не раз его исполнение становилось образцовым. На экране он тоже появлялся в таких классических фильмах, как “Грозовой перевал” и “Ребекка”; но в историю кино ему суждено войти прежде всего как актеру, режиссеру и продюсеру, сумевшему экранизировать Шекспира, открыть его великолепие миллионам людей, не имевших доступа (или склонности) к театру. Добавьте к этому заслуги Оливье — культурного посредника, неутомимого деятеля государственных и благотворительных комитетов, служителя искусств, отклонявшего миллионные голливудские предложения ради скудных гонораров “Олд Вика” и Национального театра, — и не будет ничего удивительного в том, что сэр Лоренс и его “чудовищная профессия” совместно удостоились звания пэра.
Можно ли считать его величайшим актером нашего времени? Примечательно, что этот вопрос, который относят к Оливье чаще, чем к любому из его коллег, до сих пор не получил ответа, ибо нет общепризнанного мерила величия артиста. “В нашем деле нельзя найти лучшего,— говорил Оливье. — Ведь речь идет не о спортсмене, пробегающем сто ярдов за девять секунд. Он быстрее всех — значит, лучше всех”. В актерской профессии существуют лишь мнения о гениально сыгранных ролях, но не существует роли, которая поставила бы точку над i. Совершенный Гамлет может провалить Макбета. Никто еще не сумел подтвердить высказывание Генри Ирвинга,
