в неоплатном долгу.
— Не стоит. Выздоравливай и будь в следующий раз осторожнее. Вот это, — я подошла к деревянным полкам и подхватила две склянки, — будешь принимать в качестве восстанавливающего средства. Этим — обрабатывать раны. Посоветовала бы тебе еще как минимум неделю покоя.
Он серьезно слушал меня и не перебивал. Но раздался стук в дверь, и мне пришлось выйти и оставить бойца. Как и обещали, пришли его сослуживцы, что пару дней назад принесли беднягу ко мне.
— Вы вовремя. Он уже может передвигаться.
— Значит, жив, — облегченно выдохнули те. Зашли в дом, чтобы помочь своему другу выйти. Даже принесли ему одежду. Для чужих у меня были предусмотрены удобства на улице. Да, было прохладно, ведь на улице стояла осень, но и пересилить себя, чтобы пускать всех подряд в свою личную умывальню, я не могла. Мое аристократическое прошлое давало о себе знать. Да и мужчинам, что привыкли стоять на страже нашего покоя, привычно было умываться холодной водой.
Я еще раз рассказала им, как следует ухаживать за ранами, и солдаты, наконец, оставили меня одну. От благодарности я не стала отказываться, впрочем, и свою цену никогда не называла. Была довольна и тем, что люди оставляли на свое усмотрение. И никогда из-за количества монет не отказывала нуждающимся, что приходили ко мне.
Я позавтракала кашей и решила наведаться в город. Хотела зайти в лавку с травами, чтобы пополнить запасы редких сборов, что не произрастали в нашей местности. Как раз к полудню должна была добраться до города. Я собрала свои длинные темные волосы в тугую косу, действуя вслепую. Теперь избегала смотреть в зеркало, ведь не узнавала себя там.
Год прошел, но я так и не привыкла к своей сущности, что иногда проступала сквозь мои черты. Больше всего меня пугали собственные глаза: слишком темные для человека зрачки напоминали бездну. Темные брови, как изящные мазки художника, были вразлет. Пухлые алые губы притягивали взгляды, и я стыдилась этого. Даже никогда не красила их, чтобы лишний раз не привлекать к ним внимания. Светлая кожа была без изъянов, но все вокруг зря считали меня человеком. Идеальная фарфоровая кожа была наследием моей крови. Как и притягательные холодной красотой черты лица в целом.
Я сняла свой синий плащ с гвоздя, что торчал здесь в качестве вешалки, набросила ткань на плечи, а на голову надвинула глубокий капюшон. Взяла тонкие перчатки в тон, надела единственные сапожки на плоской подошве, подхватила плетеную корзину и вышла из домика. Запахнулась получше и, прикрыв за собой дверь на замок, а потом и калитку своего небольшого двора, вышла на протоптанную тропинку, что за год успели утрамбовать люди, частенько заглядывающие ко мне.
До города было около часа пешей прогулки, и я искреннее наслаждалась ею. Чистым лесным воздухом с примесью влажной листвы и хвои, чудесными и умиротворяющими песнями птиц и ветром, путающимся в высоких густых кронах. Солнце пробивалось сквозь ветки, раскрашивая лес всеми оттенками зелени. Мне даже нравился покой, что я испытывала в отсутствии вредного фамильяра. Вчера он явно перегнул палку, и я нисколько не жалела, что выгнала и проучила его. Я не знала, где он шатается и очень сомневалась в том, что у него может быть личная жизнь. Хотя что я вообще знаю о фамильярах ведьм? Может, и моему ничто кошачье не чуждо. Но в любом случае, Лорд должен сам осознать, как плохо и негостеприимно вчера себя повел.
Вскоре я достигла окраины города. Свежий лесной запах сменился другим — тяжелыми и спертым. Жизнь на природе заставляет иначе чувствовать такие резкие перепады. Однако сегодня было как-то слишком оживленно. Чаще чем обычно попадались воины в форме, облаченные в кожаные нагрудники и длинные плащи с гербами. Рисунки, как и цвета, были разнообразными. И не все они принадлежали местным.
Что-то царапало меня. Общее беспокойство людей легко улавливалось и скреблось внутри. Смех, гомон и громкие разговоры по-прежнему неслись отовсюду на оживленной торговой улице, по которой я шла, но все казалось каким-то наигранным, осторожным. Люди были напряжены и постоянно поглядывали на снующих неподалеку воинов-магов.
Я достигла площади, прислушиваясь к шепоткам и сплетням, но так ничего и не поняла. Люди и сами недоумевали, откуда у нас тут два отряда военных. Я подошла к фонтану, что украшал площадь в центре и на каменном низком бортике которого можно было посидеть, но так и замерла в шаге. Пятеро магов стояли небольшой компанией и о чем-то переговаривались.
Сначала я подумала, что мне показалось. Ведь прошел год с того момента, как я последний раз видела этого… предателя. Но, как оказалось, не последний. Я резко замерла, не шевелясь, меня толкнули в спину, капюшон упал с головы, а мужчина, которого я узнала по военной выправке и золотистому пшеничному цвету волос, повернулся.
Как назло, его глаза безошибочно нашли мои. Лицо мага исказилось. Он в удивлении нахмурился, не веря, что увидел меня.
Мы застыли друг перед другом, не обращая на снующих между нами людей. Я не собиралась рассматривать его. Человека, что так вероломно поступил со мной. Лжеца и лицемера. Но не обратить внимания на то, как он заматерел, не смогла, особенно притягивал взгляд огромный шрам на виске. Отметина была овальной, большой и уродливой. Словно клеймо.
Я развернулась, набросила капюшон на голову и поспешила скрыться среди толпы людей, что так же, как и я, решили посетить сегодняшнюю ярмарку.
— Этель! — раздался крик, но я уже не слушала и не собиралась оборачиваться.
Я ненавидела его, подлеца, что некогда считала другом. Предателя, оболгавшего меня. Что он тут делает? На окраине королевства? Я огибала людей, спеша уйти из города. Стало тошно, а воспоминания о дне моего позора, что я старалась выжечь из своей памяти, снова всколыхнулись.
И такие жестокие обвинения, после которых уже не отмыться, не восстановить собственную репутацию, опять начали рвать душу в клочья. Его слова сделали из меня падшую женщину, изменщицу, и они впивались ядовитыми иглами в кожу так же сильно, как и год назад.
— Да. Мы любили друг друга и хотели быть вместе.
— Почему «хотели»? Сейчас ваши намерения насчет супруги уважаемого мага, лорда Керстена Блейза, изменились? — спросил судья.
— Конечно, ваша честь, у меня открылись глаза, ведь Этель — гулящая женщина. Как я могу быть уверен в ней, если она даже мне, своему любовнику, изменяла с садовником?
— Значит, вы больше не имеете притязаний на эту… особу? — уточнил судья.
— Разумеется, нет, — добавил друг-предатель Баррель и гордо
