Теперь, когда моё зрение способно было впитывать даже тот свет, который обычным зрением не увидишь (мне однажды вскользь пояснили, что под действием снадобья глаз начинает воспринимать даже нечто вроде полумагического излучения, испускаемого любым растением, камнями, почвой и водой, вот почему средство помогало видеть в глубинах подземелий), мир перестал быть враждебным. Я бодро зашагал вперёд, таща за собой ящера. Или, может, разумнее было бы привязать его где-нибудь и не обременять себя? Неужели же девчонка умудрилась умотать так далеко?
С другой стороны — а что если я нагоню её только к рассвету? Сейчас мне так и так приходится идти очень осторожно. Нет, без ездовой твари оставаться нельзя. Надо в любой момент иметь возможность включиться в гонку. Судя по всему, девчонка недурно умеет обращаться с пластунами и управлять ими. Хорошее у неё, видно, было воспитание. Под стать солоровскому.
Я брёл по лесу, время от времени дёргая за повод, если средство передвижения принималось артачиться, и вслушивался в тишину. Ветер чуток усилился, а значит, издалека своих я не услышу, если, конечно, они не примутся песни горланить или шумно ссориться, что вряд ли. Однако их помощь мне нужна позарез, и совсем не в деле поимки. Уже сейчас я с трудом представляю себе своё местонахождение. Дорогу назад найду разве что по следам или по системе «спроси местного жителя». Весёлый расклад. Самого забавляет.
Не только ночь окружала меня, но и мысли. В тишине, да на ходу самое время подумать о жизни. Тем более — было что взвесить и рассмотреть со всех сторон.
Я уже почти стал своим. Настолько своим, что способен оценить, как высоко вознёсся по сравнению с начальными условиями. Может, конечно, всякое случиться. Однако уже сейчас я не песчинка на чужой подошве, я часть могущественной силы под названием армия, уже имею приличное положение в обществе, и немало найдётся тех, кто позавидует мне.
Я уже достаточно свой, чтоб осознавать и подвергать оценке эту игру по чужим правилам. Всё верно, правила придуманы не мной, как и традиции мира. Когда-то меня возмутил до тошноты уже сам факт такого подчинённого положения. Но если оценивать беспристрастно, что в нём особенного? Когда бывало иначе? Разве у себя на родине я сам придумывал для себя законы и обычаи? Фигня, существовал в окружении тех, что есть, просто не замечал этого, потому что привык дышать ими, ими руководствоваться.
Можно сколько угодно считать правила и условности родного общества несправедливыми, лживыми, глупыми, ханжескими — они таковы, каковы были, есть и будут. К ним возможны два варианта отношений: либо категорически не принимать, противопоставлять им себя, бунтовать и не считаться, но тогда заранее смириться со всеми последствиями своего выбора. Либо наоборот.
Это как с родителями — в чём-то их эгоцентрические и просто странные выходки прощаешь, в чём-то миришься с ними, на что-то глухо ропщешь, но терпишь. Либо сразу без оговорок рвёшь, прекращаешь любое общение. Насильно перевоспитывать под себя собственных маму и папу бесполезно, да и неэтично, будь ты хоть трижды прав. Они изменятся лишь в том случае, если сами этого захотят. И если ценишь родственные отношения, теплоту и поддержку, заботу и ласку, то простишь, смиришься, учтёшь чужие заблуждения и чужие принципы.
Я не способен был восхищаться чужим бунтарством, чужими примерами личной войны против общества в той же мере, в какой не готов был эти примеры порицать. Каждый вправе и должен выбирать собственный путь. Только сам человек может хоть приблизительно определить, какая ноша окажется ему по плечу, что даст ему ощущение полноты жизни, что подарит счастье. Теперь мне было известно, что вне общества я — как медведь в пустыне. Сколько мишка сможет там протянуть?
В общем, разумно ли я сделал, что тогда не стал настаивать на своей независимости от чужих законов, на праве быть отшельником, отщепенцем, человеком вне общества, или не разумно — своим выбором в любом случае как бы подписался под обязательством соблюдать правила чужой игры. И это безотносительно вполне понятного желания устроить себе на новой родине терпимое и даже комфортное существование, отличиться на службе, показать себя с лучшей стороны, подняться ещё выше, ближе к благам местной цивилизации.
Странно — неужели я чувствую вину за то задание, которое должен выполнить? Пожалуй, нет. Уж не настолько, чтоб искать себе оправдания. Сочувствую девчонке, жизнь которой растоптала гражданская война? Пожалуй, сочувствую. Но всех не пережалеешь. Да и помочь ей по-настоящему я могу лишь в том случае, если поймаю побыстрее и живо доставлю в замок. Не выживет же на воле эта декоративная птичка. Тем более что казнь за папашкины шалости ей не грозит…
Меж стволов медленно собирался туман, бледный, как сбрызнутая росой паутина. Иссякало зрение, а это означало в числе прочего, что рассвет близок. Усталость тоже давала о себе знать, но я умел держаться, раз уж это необходимо. Именно здесь следопытство подсунуло мне по-настоящему трудную задачу — след ушёл в ручей. Разумеется, место, где ящер Шехмин выбрался из ручья, определить будет можно. Но вот куда именно она пошла по ручью — направо или налево?
Я потоптался в воде, прошёлся сперва в одну сторону, потом в другую. Разгадку помог мне отыскать мой пластун. Он потянулся вверх, к нависающим ветвям дерева, листва которого, кажется, годилась этому виду ящеров в пищу. Я поднял глаза вслед за его башкой и обнаружил несколько обломанных веток. Так, видимо, ящерка девчонки тоже проголодалась. Значит, в эту сторону она и пошла. Вернувшись на пару десятков шагов, я навязал на деревья несколько лоскутов бинта, чтоб обозначить своим бойцам, куда идти дальше. Остаётся лишь внимательно следить за берегами ручья. Кстати, ручеёк не такой уж крохотный. В середине потока вода доходит аж до пояса. И ширина вполне достаточная, чтоб вместить ездовое пресмыкающееся.
Ага, вот и помятые растения. Видимо, её средство передвижения тоже решило попить и искупаться, и не сразу согласилось вылезти из воды. Полосу протоптало изрядную. Я подождал, пока ящер напьётся — всё равно нужно было стянуть сапоги и перемотать мокрые портянки, иначе запросто можно стереть пятки до кости — и вытянул его на берег. Мокрые ноги — не очень-то приятно, но что ж поделаешь…
До восхода оставалось всего ничего. Горизонта я, конечно, не видел, но небо уже пролило вниз достаточно света, чтоб видеть вокруг почти всё. Вот он, след, вполне чёткий, не собьёшься, если уже привык его читать.
Я выскочил на крохотную полянку-пригорок, где девушка, видимо, остановилась на короткий привал. Примятую траву, разложенные вещи, пристроенный на трёх вертикально поставленных палках плащ я выхватил одним взглядом. Юная аристократка как раз закончила прилаживать на место седло. Оглянулась, округлила глаза от ужаса, едва увидев меня, взвилась на спину пресмыкающегося и изо всех сил вцепилась в поводья. Похоже, судьба вещей её совершенно не занимала.
«Ёлы-палы», — подумалось мне без особой выдумки. Хорошо хоть мысли о том, чтоб оставить ящера где-нибудь под деревом, остались только мыслями. Теперь я хотя бы мог последовать примеру девицы и вспрыгнуть на своего чешуйчатого скакуна. Пластун взял с места без особой охоты, но и его преследуемый собрат тоже халявил. Мы разгонялись медленно, как ни понукала девушка собственное средство передвижения. Это дало мне возможность сориентироваться, усесться поровнее, даже сообразить, как именно направлять ящерку, чтоб не впилиться ею в ствол дерева. Правда, если погоня продлится, езда на полной скорости всё равно рано или поздно закончится для меня печально. У девчонки в этом смысле побольше шансов.
