Да-да! Настоящие суфражетки! По крайней мере, Филлис точно, а Мэгги её поддерживает. Не могу поверить, что я раньше об этом не догадалась (хотя и Нора тоже: не одной же мне быть такой бестолковой)! Но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это всё объясняет. Может, Филлис и не интересуется политикой, но она определённо сочувствует женщинам, способным делать то, что мужчины не считают для них подходящим. Смотри сама: она ведь настояла на поступлении в университет. А пару лет назад купила велосипед, хотя отец Томас (наш дядя, священник) сказал папе, что женщины на велосипедах — это просто стыд и срам и чтобы мы знали: в следующий раз Филлис напялит брюки и закурит сигару (ни того ни другого она, насколько мне известно, пока не делала, но кто знает, может, ещё сделает? Теперь уже и не знаешь, чего от неё ждать).
В общем, то, что Филлис оказалась суфражеткой, ничуть не удивительно. Но всё-таки я до сих пор несколько потрясена: ведь желание поступить в университет ещё не означает, что ты хочешь получить право голоса, а даже если такое желание у тебя есть, это ещё не значит, что ты и вправду будешь ходить на митинги, писать лозунги на тротуарах и маршировать с плакатом, рассказывая об этом прохожим, а также делать всё прочее, что, похоже, устраивают суфражетки. Многие люди чего-то хотят, но ничего для этого не предпринимают. А Филлис определённо что-то делает, и Мэгги ей помогает. И мне ужасно трудно в это поверить.
Вот как я обо всём узнала. Это произошло сегодня вечером — хотя кажется, что прошло уже гораздо больше времени. Мы выпили чаю, и я осталась в столовой доделывать латынь (на этот раз Овидия, разглагольствующего о своей последней ночи в Риме). Мама в гостиной без конца играла «Турецкий марш» Моцарта, причём очень громко: верный признак хорошего настроения; эти громовые раскаты я слышала даже сквозь тяжёлые деревянные двери, отделяющие гостиную от столовой. Латинская поэзия, как ты знаешь, ужасно занудна, а от сочетания Овидия с Моцартом я и вовсе никак не могла сосредоточиться больше чем на пару минут, постоянно обнаруживая, что смотрю в окно. Тогда-то я и увидела, как Филлис осторожно закрывает заднюю дверь и тихонько направляется к калитке. И сразу поняла, что нужно сделать. Овидию придётся подождать (насколько я понимаю, он вообще может ждать вечно, хотя в данном случае, вернувшись домой, мне пришлось его доделать).
Ты, Фрэнсис, конечно, можешь подумать, что дальнейшие мои действия были подлостью и низостью. И, честно говоря, так оно, наверное, и было (знаю, в последнее время я вообще веду себя довольно подло). Но я всё равно это сделала: вскочила со стула, ринулась в холл, подхватила пальто (которое кинула на лестнице, даже не повесив на вешалку), крикнула: «Мам, я к Норе за учебником», — и, прежде чем она успела что-либо сказать (или хотя бы дать мне понять, что услышала), выскользнула из дома через заднюю дверь (Мэгги мыла посуду, так что мне не пришлось врать ей, куда я иду). Потом юркнула в калитку и бросилась бежать по переулку. Может, я и не очень сильна в гимнастике и танцах, но, как ты, наверное, помнишь, в беге мне равных нет. Так что, когда я выскочила из переулка, Филлис даже ещё не успела добраться до перекрёстка.
Мне не хотелось, чтобы она меня видела, поэтому я держалась на расстоянии (на самом деле особого выбора у меня не было: я так задыхалась, что едва могла идти. Я способна выиграть любой забег, но только очень короткий). В любом случае на то, чтобы следовать за Филлис по широкой улице, дыхания мне хватало. На миг я испугалась, что она перейдёт дорогу и сядет на трамвай (это сорвало бы весь мой план, поскольку денег на проезд у меня в кармане не оказалось), но она этого не сделала, а отправилась в сторону центра города пешком.
До сегодняшнего дня мне не разрешали гулять одной. Папа не очень-то рад, даже когда это делает Филлис, — потому она, наверное, и выбирается через заднюю дверь. Я, конечно, хожу в школу, но только вдвоём с Норой, а вот Джулию, которая заканчивает раньше, забирает Мэгги. Дай тёте Джозефине волю, Мэгги пришлось бы потом возвращаться и за мной, но мама считает это бессмысленной тратой времени, а я и с Норой прекрасно дойду.
Правда, между нашим домом и Сэквилл-стрит много улиц, «вовсе не подходящих для девушек вроде тебя», как сказала бы тётя Джозефина. Но мне так хотелось узнать, что скрывает Филлис, что я не бросала слежки. На самом деле всё оказалось не так уж и страшно, хотя после Эклс-стрит нам попадалось всё больше и больше детей (а иногда даже мужчин и женщин) без обуви. Пару раз мальчишки-оборванцы выкрикивали что-то грубое про ленты в моих волосах, когда я проходила мимо, но я не обращала на них внимания.
Я преследовала Филлис через Ратленд-сквер на Сэквилл-стрит. На улице было полно народу, и в какой-то момент я даже решила, что могу её упустить. Но, к счастью, Филлис надела одну из нелепых шляп Кэтлин, украшенную чем-то похожим на ботву ананаса, так что найти её в людской толчее оказалось проще простого. Она прошла улицу до конца, мимо всех цветочных лавок, потом миновала колонну, повернула налево, на набережную Иден-куэй, и спустилась к таможне. Я уже понемногу начала нервничать, поскольку прогуляться в центр — это одно, а бродить по докам, куда, похоже, и направлялась Филлис, — совсем другое. И если я выделялась из толпы даже на улицах, где было полно жилых домов, то там я выделялась бы ещё больше — как, впрочем, и Филлис.
Однако, дойдя до конца набережной, буквально напротив таможни, Филлис остановилась у большого здания со свеженарисованной вывеской, гласящей, что здесь находится штаб-квартира профсоюза. Я уви дела, что там её встретила какая-то женщина — примерно маминого возраста, то есть того же, что и незнакомка в зелёном пальто: высокая, худощавая, с длинными тёмно-русыми волосами, торчащими из-под огромной соломенной шляпы. Я спросила себя, не та ли это женщина, которую я застала пару недель назад за передачей Филлис свёртка. И тотчас же окончательно в этом убедилась, поскольку она дала Филлис ещё один свёрток: на этот раз я ясно увидела, что в нём были газеты или журналы. Потом они вместе перешли улицу по направлению к таможне. Я, разумеется, последовала за ними, хотя к тому времени была уже порядком напугана и, переходя улицу, ЧУТЬ не попала под автобус.
Но ещё до того, как выскочить из-под автобуса, я заметила у ограды таможни скопление людей и сперва подумала, что смогу среди них затеряться. Но вскоре осознала, что все эти люди были теми, кого мама с папой называли «работягами», и затеряться среди них четырнадцатилетней девочке в лаковых туфлях и новом пальто будет решительно невозможно. Как, впрочем, и Филлис (хотя готова поспорить, в этой нелепой шляпе она нигде бы не смогла затеряться). Что здесь вообще происходит?
Подойдя поближе, я наконец увидела, ради чего эти люди здесь собрались: стоявшая на каком-то ящике женщина произносила речь. Она была довольно молодой — наверное, чуть за тридцать, в очень симпатичном пальто и очках. На лацкане пальто виднелась зелёно-бело-оранжевая розетка. Я стала протискиваться сквозь толпу, одновременно стараясь не попасться на глаза Филлис, которая теперь стояла у самого ящика. Некоторые мужчины провожали ме ня недоумёнными взглядами, но никто ничего не говорил, пока один, повернувшись к товарищу, не бросил: «Уже и таких молоденьких в самую свару тащат!» Но прозвучало это не зло или неодобрительно: казалось, он почти восхищён.
