поездку за границу — в Германию. Но немецкие врачи также развели руками, как и русские: «Мадам, при таком диагнозе операции не сделать»
Единственное, что они могли — это посоветовать хорошее качественное обезболивающее, с длительным сроком действия, но и тут оговорились — сильнодействующие препараты в большом количестве могут сгубить иммунитет девочки, и, в конце концов, отравить организм.
— Ну, что — церковь? — С деланной насмешкой спросил Игорь, когда мы вышли из аэропорта в Москве. Я молча кивнула, глядя на спящую на моих руках Варю.
Первым делом в церкви у нас спросили — крещён ли ребёнок.
— Нет, батюшка, некогда было — дочку надо лечить, мы все по больницам… — Начала я оправдываться. Сам того не зная, он наступил на больную мозоль — моя мама была ярой христианкой и едва узнав, что внучку не крестили, начала сетовать по этому поводу постоянно:
— Вы православные или нет? Девочка не крещена, чего удивляться, что так тяжко болеет? Это Господь вас наказал! Ладно, твой муж, но ты-то, Лиза? Как мать, должна! — Говорила она, как только заслышит мой голос в телефонной трубке или приедет в гости.
— Крестить надо, — Коротко ответил батюшка, опустив лекцию об обязательности обряда.
В этот же день мы крестили Варю и поставили свечки её святым покровителям.
— Сообщи маме, она будет до потолка прыгать, — ядовито заметил мой муж.
Моя мама действительно была счастлива тем, что мы «наконец одумались, а то как нехристи!» и приехала в гости с тортиком. Но радовало меня не это. Три дня прошли более спокойно — Варе стало лучше. Улыбка не сходила с моего лица. Жаль, что счастье не было долгим — через три дня малышке стало хуже, а потом всё вернулось обратно. Мама снова «поселилась» в церкви, не пропуская ни одной службы. А я снова перестала есть и не отходила от кроватки дочери.
Она спала на спине, подтянув кулачки к животу и посапывая. Личико Вари было спокойным, спокойная и радостная улыбка светилась на нём.
— Я так хочу, чтобы ты так улыбалась наяву, — прошептала я, осторожно коснувшись щеки дочки, и стараясь не разбудить, — и я сделаю всё для этого.
С этого дня я начисто забыла о существовании больниц и попросила маму переехать к нам с Игорем. Раз уж нам не помогла медицина — пускай поможет Бог, — решила я. В конце концов, ребёнок ни в чём не виноват.
*****
Исповеди, причащение, службы — всё это стало для меня и Вари обычным делом. Игорь наотрез отказался участвовать в этом, и, что самое странное для меня — стал пропадать где-то днями и ночами. Мысль об измене сейчас даже не приходила мне в голову — ведь его дочь больна! Но куда он исчезает, я не могла понять.
Мама ругала Игоря на чём свет стоит и поспешно крестилась, а потом принималась рассказывать о разных святых местах в Подмосковье, куда нам надо съездить с Варей и святых старцах. Я кивала и мы отправлялись из церкви домой, а оттуда в какое-нибудь святое место — и пока мы тряслись в такси, а потом в автобусе, и Варя плакала от того, что не могла уснуть — я, успокаивая дочь, молилась и надеялась, что это последняя наша поездка.
Ожидания оправдывались лишь частично — после таких паломничеств дочке становилось лучше на три — четыре дня, а потом становилось только хуже.
— Ну Вареньке ведь становится лучше! — Упрямо твердила мама, — Бог помогает, но ты же не думаешь, что он излечит девочку мгновенно?
— Мама, мы уже три месяца не вылезаем из церкви и посещаем святые места! Я купаю дочь в святой воде, как ты и посоветовала, я молюсь, но толку? Почему несколько дней ей лучше, а потом всё возвращается? Скажи, чем Варя хуже тех несчастных, кого в своё время излечил Иисус? Или тех юродивых и калек, кто приезжает на святые места, молится там или прикладывается к мощам и уходит здоровым?
— Она хуже родителями! Если бы ты в своё время…
— Мама, прекрати! — Оборвала я её и склонилась над кроваткой — в голубых глазах дочери горело любопытство.
— А её заинтересовал наш разговор. — Улыбнувшись, сообщила я маме. — Смотри, какой взгляд.
— Чем роптать на Бога, лучше бы привела Игоря на исповедь — может дело вообще в нём! — Проворчала мать, — дети расплачиваются за грехи родителей. А он о своих молчит. Что мешает твоему муженьку исповедаться так же как и ты? Вместо этого ты тут несёшь ересь при ребёнке!
******
— Игорь! — я выскочила в коридор, едва заслышав, как поворачивается ключ в двери. Муж зашёл, окинул меня хмурым взглядом и кивнул в сторону кухни:
— Надо поговорить.
— Я хотела сказать то же.
Мы прошли на кухню. Игорь налил себе чаю и сел за стол.
— Ты же помнишь, кто моя мать?
— Как забыть, — невесело улыбнулась я. Об одном упоминании свекрови у меня портилось настроение, — Мария Александровна заведует частной клиникой. Мы там были, если помнишь — эффекта никакого.
— Так вот, завтра мы едем к маме в клинику — на генетическое исследование.
— Зачем?
— Чтобы выяснить, у кого из нас порченные гены. И заодно Варю осмотрят. Купания в чуть тёплой святой воде уж точно не пошли ей на пользу.
— Порченные…гены? — Переспросила я.
— Да. Если проще и по-русски: из — за кого из нас Варя сегодня болеет.
— Игорь…
— Что? Я давно об этом думаю.
— Как это поможет Варе?
— Никак.
— Тогда зачем это исследование, я не понимаю.
— Я же говорил.
— Игорь, зачем сейчас делать то, что не принесёт пользы…
— Затем, что я должен знать! Может это вообще не мой ребёнок! Мой ребёнок не может быть больным! У нас всё здоровые и… — дальнейшую речь мужа я остановила звонкой пощёчиной.
— Пошёл вон! — Закричала, указывая на дверь.
— Так значит… — Игорь медленно поднялся из-за стола и прошёл в коридор.
Ничего не сказав на прощание, он ушёл, хлопнув входной дверью. А я с размаху села на стул и зарыдала — безобразно так, в голос — любая белуга бы позавидовала. Из детской раздался ответный плач Вари, потом прибежала мама, начала что-то спрашивать, я не отвечала, продолжая плакать.
— Варя, твой папа-предатель… — Сказала я, захлёбываясь от слёз,
