Он нехотя отстранился и вынудил себя улыбнуться — она заставляла его терять разум, никаких усилий к тому не прилагая. Совсем еще юная, совсем еще неопытная… Встреченная им между бурями его жизни и сделавшаяся истинной его пристанью. Вместе с тем она будила в нем чувства, на какие, он думал, не может быть способен никто. Потому что чувств таких ни на земле, ни в море, ни в воздухе быть не может. Ни одна женщина из тех, что он знал в своей жизни, не заставляла его пылать изнутри. Ни одна, даже самая искусная, не могла заменить ему этих глаз, этого голоса, этой хрупкости и совершенной красоты. Ни одну он не любил. Только ее.
— Поедем вместе, — хрипло выдохнул Блез. — Я сойду с тобой на берег. Все и так знают, что Ратон любит Дейну. И что Дейна любит Ратона.
— Дейна любит Ратона, — эхом отозвалась девушка, — и Ратон любит Дейну.
Она вложила свою ладошку в его руку.
— Я бы никогда с тобой не расставалась, Блез.
Капитан улыбнулся в ответ. И вместе, рука об руку они вышли из каюты. Их ладони не расцепились ни на минуту. Ни когда садились они в лодку, ни пока плыли к пристани, ни когда вышли на берег. Потом так же, вместе, мимо суетящейся и пестрой толпы, они шли к таверне сеньоры Руива. Он поцеловал ее в щеку напоследок в двух кварталах от дома. И со словами «Я скоро снова приду» пошел прочь.
Как раз в это самое время поблизости оказался Дьярмуид. Едва увидав Дейну, он замахал руками и закричал, пробираясь к ней:
— Сеньорита Руива! Сеньорита Руива! Вы же помните про именины моей сестрицы? Вы же придете? Весь город будет! Танцы, веселье! Приходите, сеньорита Руива, я буду ждать! Все мы будем ждать.
Не успевший далеко уйти капитан Ратон замер и обернулся назад так, словно бы испытывал напряжение во всем своем теле. И взгляд его сделался насмешливым и совсем недобрым.
3. Брожение в Альфа-Центавре
Следующее утро, в отличие от предыдущего, было холодным. Да и Мара проснулась не от звонка будильника, а от шума за окном — частые капли бились о подоконник, протяжно гудел ветер, и, что еще хуже, у соседей по площадке выла собака. Мара бросила взгляд на часы. Так и есть. Четыре. А легла сильно после полуночи.
После нескольких неудачных попыток повернуться как-то поудобнее и накрыть голову подушкой, чтобы хоть немного подремать, смирилась с мыслью, что все тлен, а значит, бренное ее тело надо поднимать с кровати, а то хуже будет. Уснет — проспит вовсе.
Она обреченно встала, тяжело потянулась. Зевнула. Вставила ступни в тапки и прошлепала на кухню. Дед еще спал. И слава богу, иначе бросился бы снова кормить. Мара сунула голову в холодильник и, изучив его содержимое, достала вчерашнее молоко. В хлебнице, если ей не изменяла память, оставались еще булочки. Нормальный завтрак!
Потом поставила кофе. Надо сказать, что ее коронным (и единственным) блюдом оставалась яичница с колбасой. Но кофе сварить она была в состоянии… Если не задумывалась у плиты о чем-то своем. Дед этот взгляд называл «брожением в Альфа-Центавре». В принципе, да, похоже. Правда, грезила она в основном не о космосе. Предметами ее грез были совсем-совсем другие просторы.
Кофе убежал. Мыть плиту не хотелось. Но следы преступления за собой оставлять хотелось еще меньше. Следующие пять минут развела бурную деятельность у печки с губкой и моющим средством.
Потом, в конце концов, села завтракать. Вместо кофе был чай. Из пакетика. Это она могла. Это она умела. Булочки зачерствели, молоко прокисло. Пришлось переливать в банку — будет кисляк. Дед кисляк уважал. Булочку уныло погрызла. Соседская собака продолжала душераздирающе завывать.
В конце концов, плюнув и на попытки позавтракать, Мара решила собираться. Ушла в свою комнату. Подошла к письменному столу, за которым уроки делала еще ее мама. Стопку тетрадей семиклашек сунула в пакет. Особо ценный блокнот — в сумку. Снимать с себя тепленькую и уютненькую пижамку в горошек совсем не хотелось, и это действо откладывалось до самого последнего момента. В конце концов, пижамка была снята. Мара в очередной раз покосилась в окно — дождь все не переставал. И вместо привычных брюк надела… джинсы. Строгой белой рубашке решила не изменять.
Что там еще? Ботинки, куртка, зонт. Мара снова бросила взгляд на часы. Ну выходит раньше. Раньше приедет. Тем лучше.
В учительскую она влетела за три минуты до звонка на первый урок. Сначала сломалась маршрутка. Потом пробка на трассе. Слава богу, в метро пробок нет! Но то, что день был совсем не ее, стало очевидно, когда налетела на завуча. Та поджала губы, процедила сквозь зубы: «Доброе утро, Мариночка». И решительно вышла из учительской. Маре оставалось только пробормотать приветствие ей в спину и последовать ее же примеру. Первый урок снова был в любимом 11-Б. И сама мысль об этом да еще в совокупности со всеми мелкими неурядицами за одно только утро навевала на нее обреченность и тоску.
Но урок прошел, как ни странно, вполне себе на уровне. Готовили диалоги. Говорение у 11-Б получалось лучше прочего. Вторым уроком в расписании стояло общение с Ришаром (Ришар — это имя, а не фамилия, к актеру отношения не имеет), волонтером из Центра французской культуры. На его уроки Мара и сама с удовольствием ходила, если выпадало окно.
Сейчас она первым делом спряталась за учительским столом, потому что и ежу понятно — нечаянная смена имиджа замечена. Пока шла от двери до своего стула, мальчишки, да и девчонки тоже, шеи посворачивали. Она живо открыла журнал, поздоровалась. Провела перекличку. И начала вызывать пары по очереди.
За последней партой сидел Вересов и повторял сценку с соседкой. Говорение всегда разбивалось на две группы по алфавиту. Потому здесь получалось разлучить его с Новицким. Они друг на друга влияли не самым положительным образом. Мара тянула вызывать Вересова, сколько могла. Пока не поняла, что они остались последними.
Когда же все-таки вызвала, он с ленивой улыбкой, такой похожей на улыбку своего отца, проследовал к доске.
