бессмысленно повторяла про себя один и тот же навязчивый вопрос: «Господи, что же это такое?»
Ставя точку в конце затянувшейся неловкой паузы, умница Анюта со стуком уронила на пол сапожок и, принимаясь за второй, строго посмотрела на поручика.
– Идите, вам здесь нельзя. Надо барыне ногу осмотреть.
Резанцев спохватился, молодцевато щёлкнул каблуками, быстрым движением головы кинул на лоб светлые шелковистые волосы:
– Честь имею.
Глава 5
После того случая на катке что-то переменилось в душе у Арины. Она лежала целыми днями в постели. Мысли странные, противоречивые сшибались в её голове, а в довесок им – непонятное, выматывающее душу томление, заставляющее неустроенно ворочаться с боку на бок и в непонятном отчаянии вдруг зарываться головой в подушку.
Нога давно уж прошла, а Арина врала доктору Мережковскому:
– Да доктор, вот так… И так болит… Ой, доктор!
– Хм-м. – Доктор вращал в крепких волосатых пальцах её узкую розовую ступню, супил брови. – Странно. Вывих – так себе, не очень чтоб… Ну-с, попробуем вот что… – И пристроив на краю трельяжного столика лист бумаги, строчил перьевой ручкой очередной рецепт.
«Ай, как нехорошо, Арина Сергеевна, ай, вруша! – Арина стыдливо отворачивала голову к глянцевито блестящим рельефным изразцам уютно потрескивающей печи, и сама себе мысленно отвечала: – А вы знаете другой способ побыть одной, чтобы все оставили вас в покое, хотя бы на время?»
Едва уходил доктор, она в поисках оправданий искала у себя то признаки жара, то ступню выворачивала самым неестественным образом… Ай, как стыдно! Хотя, постой-постой! Хрустнуло что-то… Ну, конечно же, – не могла она врать.
А к четвергу вдруг поднялась на ноги. Боли как не бывало – она летала не жалея ног. Устраивала разносы прислуге. В этот четверг должен быть лучший из приёмов в доме Марамоновых.
В душе Арины царило праздничное ожидание. А вот чего она ждала? – в этом она не призналась бы даже самой себе.
Просто хорошее настроение. Что? Нельзя?
К вечеру от этого хорошего настроения не осталось и следа. Еле дождалась, пока разъедутся гости. Уже лёжа в постели, Арина сердито отворачивалась от Николая Евгеньевича, пришедшего пожелать ей якобы спокойной ночи, но конечно же не только за этим:
– Извини, Ники, – голова! Ты себе даже не представляешь, как разболелась… Да-да, спокойной ночи, целую.
И – под одеяло! С головой! Носом в подушку, чуть не плача…
Не пришёл, ну и не пришёл. При чём здесь Резанцев? Просто настроение поменялось. Имею право?
Утром Арина проснулась в сладкой истоме. Широко раскрыв глаза и боясь пошевелиться, смотрела в потолок, ошарашенная силой своего сновидения. Иногда сон оставляет след не только в сознании, но и душу переворачивает до самого потайного уголочка, и в теле отдаётся до самой дальней дрожащей жилочки.
Преступно хорошо, стыдно и немного страшно… Никогда, даже в мыслях, Арина не изменяла Николаю, а этот сон – почти явь. Всё так реально, так физически ощутимо…
Арина вместе с одеялом порывисто отбросила от себя эту преступную негу. Вскочила с кровати, упала перед иконой на колени: «Прости, Святая Дева! Ведь во сне же, не наяву!»
За завтраком она избегала смотреть в глаза Николаю Евгеньевичу. Сосредоточенно жевала, смущённо подносила салфетку к губам. И сразу после кофе уехала в Успенский собор – замаливать грехи.
Глава 6
Весна 1914 года.
Несколько месяцев о Резанцеве доходили только слухи, – то Ольга как бы между прочим вспоминала о нём, то Эльвира Карловна Бергман, знающая всё обо всех, рассказывала, что известная на весь город своей красотой Полина Вильковская пыталась отравиться из-за несчастной любви к нему, а он холоден к ней и к другим, добивающимся его любви женщинам, что тайно влюблён он в какую-то молодую особу и в обществе давно уже гадают – кто она?
Арина тоже гадала и злилась на саму себя. Что ей до какого-то Резанцева и до его таинственной пассии? Нет – жила в последнее время какой-то странной и непонятной обидой. Всё думала о той женщине – хоть краем глаза увидеть её. Это какой женщиной надо быть, чтобы так изменить человека? Гуляку с гусарскими повадками, презирающего любовь и признающего только флирт, заставить влюбится по-настоящему, замкнуться, не признавать других женщин.
Арина стала избегать общества. Слишком много мыслей было в её голове, а мысли эти требовали уединения.
Николай озаботился – здорова ли? Хандра напала? Засуетился, с доктором Мережковским советовался, подарки дарил, на Ривьеру летом обещал, – лишь бы его Ариша повеселела. Не понимал, что происходит.
А Ольга, похоже, видела Арину насквозь, но молчала. Лучшая подруга – роднее мужа, – а тема эта была у них – табу. О Николае, о Ромаше, об отношениях с ними – сколько угодно! Но об отношениях Ольги с Гузеевым – ни слова, ни намёка. Знала Ольга: Арина не одобрит, потому и молчала, хотя молчание давалось ей с трудом.
Однажды увидела у Арины на тумбочке «Анну Каренину», тонко улыбнулась, вскинула брови: «Интересуетесь?» Арина так выразительно посмотрела в ответ, что Ольга больше не иронизировала, и тему эту не затрагивала.
Объявился Резанцев неожиданно. Был очередной марамоновский четверг. В высоких греческих вазах стояли охапки цветущей сирени, в чёрном глянце высоких венецианских окон отражались хрустальные гроздья люстр. Пахло тонким ароматом гаванских сигар, французскими духами, сиренью. Гости по обыкновению спорили, пили шампанское, играли в карты. И вдруг – запоздавшие: Гузеев и Резанцев.
– Здравствуйте, Арина Сергеевна.
Светлые волосы Резанцева упали Арине на запястье, неприлично долгий поцелуй, сладким позором заклеймил руку, разбудил дремавший в щёках жар, а сердце, не разбирая дороги, уже понеслось по краю. По тому самому краю, с которого упадёшь и прежней тебе уже не подняться.
А что было потом?.. Потом мир потерял привычные очертания. Арина смутно помнила: подавали мороженое, пили кофе, и Эльвира Карловна без передыху доверительно жужжала на ухо:
– Аркадий-то наш, Бездольный, слышали?.. Нет-нет, не слухи – арестован. За связи с революционэрами. А я давно говорила, давно-о… А Роман Борисович! Только вам, Ариша, говорю. Это такой секрет, что… ну, в общем, вы меня понимаете, – переходя на заговорщический шёпот, Бергманша совала свой мясистый нос чуть не в ухо Арине. – Человек слишком либеральных взглядов. Мало того, что смутьянов в суде защищает, так ведь сочувствует им. По лезвию человек ходит. И ведь не скажешь по нём – такой душка.
Арина деликатно пыталась ускользнуть:
– Эльвира Карловна, голубушка, вы уж извините, – я на секунду отлучусь, распоряжусь насчёт… неважно, не буду вас обременять своими хлопотами.
И ускользнула! Подобрала над коленями подол белого платья, по ступеням
