что когда они в себе, то абсолютно нормальные.
— Нормальные. Наверно, поэтому так жутко, — даже подрагивает голос подружайки. — Ведь не подозревал никто. Все случайно всплыло так. Прям страшно. Я помню, подключились мы с девчонкой у нее на один вебинар на тему «Общаться легко!» Говорю с ней, говорю. Она так интересно рассуждает про то, как можно исправить неправильную риторику путем медитации. Она всегда так интересно рассуждает, так вдумчиво… И вдруг — на тебе, как пошла рассказывать, как она на прошлой неделе в пятницу была у себя на фирме в Милане, ее, мол, специально пригласили разрулить какую-то тему, потому что она там еще и медиатором у них. А мы-то с девчонкой знаем, что на прошлой неделе в пятницу она не была ни в каком Милане, а здесь была — она ее в парке видела. А та девчонка недалекая такая бывает, когда не надо — полезла уточнять, да нет же, мол, ты путаешь, в Милане — это не в пятницу — в четверг, может, или в среду.
— Это она зря, — осуждающе замечает голос Нины.
— А Каро возражает ей, возражает спокойно так, монотонно, мол, нет-нет, была, была… — голос подружайки, взволновавшись, поторапливается, аж захлебывается. — А та, дура, ей доказывает, доказывает… И тут Каро впадает в самый настоящий ступор… никогда не забуду этого взгляда… так и сидела, не шелохнувшись, и только, нет-нет, тихонько вздыхала. На этом вебинар завершился сам собой. Жуть.
Жуть. Жуть-жут-т-ть…
— Да, жуть, — соглашается голос Нины. — Херц говорил, эти приступы, они приходят неожиданно, неконтролируемо. Поэтому так трудно лечить.
Так трудно лечить, ноет-пищит внутри меня какой-то голос — или я пищу от того, как в меня вдруг глубже, гораздо глубже впиваются акупунктурные иглы.
Так трудно лечи-и-ить… как бормашина у стоматолога совсем…
Нина продолжает болтать со своей знакомой. Их голоса не вызывают во мне больше ни злобы, ни раздражения, ни насмешки — их голоса вливаются в пищание этой бормашины, сверлят мне и зубы и, кажется, также мозг.
Но повторяю — мне нет до них дела. Я лишь воспринимаю их слова, как информацию, пищаще-сверлящую информацию, и нахожу в себе силы испытывать благодарность за то, что, хотели-не хотели, но они ею со мной поделились.
— И не знаю, как он ее лечит… — задумчиво произносит голос Нининой подружайки.
— Он говорил, копать надо, — говорит голос Нины. — Очень глубоко копать. Все перекопать, пока не докопаешься. Херц толковый. У Франка, помнишь, бёрн-аут какой был? Херц ему сильно помог. Я когда-то тоже к нему пару раз заскакивала, но сейчас вообще нереально. К нему не пробиться. Очередь на полгода вперед. Он же сам, вообще-то, из специалистов по клинической психиатрии. Печатается, на симпозиумах выступает. Популяризацией занимается. Я так с ним и познакомилась — на воркшопе одном. Не починит он — не починит никто.
Не починит никто…
Так трудно лечить…
…Я давно тут лежу? Почему во мне до сих пор торчит эта хрень?..
Нет, из меня давно вытащили иголки. Ко мне заглядывают — думают, я заснула. Им надо освободить от меня кабинку. Так я ж и — того… заснула… или отъехала.
Они давно уже ушли, эти две, хоть приходили позже меня.
Не починит никто.
Как можно «починить» человека?.. Ведь это не механизм а… человек.
«Не починит никто» — думаю, не в силах отклеить задницу, встать, рвануть из своего убежища.
«Кати…» — всхлипывает, плачет Каро. «Ка-а-ати, мне так плохо. Они приедут сейчас, увидят меня и все поймут. Не бросай меня, Кати». Нам по пятнадцать лет. Я, хоть мне тоже плохо, так же плохо, не думаю ее бросать — спокойно говорю с ее мамой Гизелой Копф, фин-директором трансагенства Kopf Logistik, и нахожу в который раз, что зря Каро так их боится — мать, отца — вон, какие они нормальные и обходительные. Не требуют пустить их к ней в комнату, которую я решила было грудью защищать — а пусть, мол, отдыхает. А они тогда уже, наверно, все знали и поняли все. Это я не поняла.
«Не починит никто» — звенит у меня в ушах странная, страшная музыка. Весь остаток дня звенит.
Под эту музыку я роюсь на сайтах доморощенной психотерапии.
Не починит никто.
* * *
Глоссарик для ГЛАВЫ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ Все там же, не в Милане
термин — здесь: назначенная дата
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ Не починит никто
— Что с тобой, конфет? Обидел кто? — спрашивает Рози, когда под конец рабочего дня заскакиваю в офис.
— М-м — м-м, — отрицательно качаю головой я — у меня ком в горле. — Я обидела.
— Че-го-о?
— Я обидела!!!
Не могу. Я не из хилых и не из истеричных, но… не могу.
Спешу по направлению к туалету, будто меня вот-вот стошнит. Она бежит за мной.
Успеваю — меня подкашивает аккурат за дверью, в предбаннике, где посреди сопливых рыданий я нечленораздельным полушепотом толкаю Рози шорт вёржн истории о том, как мой тупоголовый подростковый эгоизм, а после — мое сухарное… каменное… железобетонное безразличие ввергли мою подругу в долголетний, фактически неизлечимый психоз.
И хоть, конечно, ни к чему истерики и довольно уже одной помешанной, но…
— Сахарок, вот… что я за тварь… а?! — бормочу вся в слезах, тыкаясь в рукав Рози. — У меня что, там вместе с тем все остальное отмерло тоже… заморозилось?..
— Да ты чего! — пугается Рози. — Как можешь так говорить!
— Быть настолько пофигисткой… настолько равнодушной, чтоб не заметить…
— Никто ж не замечал…
— Да как я после этого вообще могу чего-то требовать от людей… Чего-то ждать…
— Да разве ж ты требуешь… и ждешь…
— … когда у меня не в гребаном Милане, а вот тут, под носом — моя же собственная школьная подруга… Да так мне после этого и надо!
— Чего — надо?
— Я никому не нужна… кроме тебя и…. Каро… когда она в себе… Ну, маме еще. А всем остальным на меня наплевать. А мне, выходит, тоже наплевать! На всех!
— Ты чего! Вот дурная! Да разве ж всем на тебя наплевать! Никому на тебя не наплевать! Да тобой все восхищаются, ты что! Завидуют все, как один! Ты красивая, умная… успешная…
— У-умная… — всхлипываю. — Вон — даже тварь эту, Нину вовремя не распознала… умная… столько людей ей дала подставить… могла бы предвидеть заранее…
— Просто ты не ожидаешь от других западло, потому что сама никогда так поступать не стала бы. Потому что ты честная. Ты честная, ты справедливая.
