его звучало нечто похожее на уважение.
— Мы будем уничтожать и истреблять всех богачей и тунеядцев, — каким-то чужим, не своим голосом ответил юноша и, повернувшись, направился к выходу. В душе у него все кипело от того пренебрежения, с которым Гарахан тыкал в него пальцем. «Обязательно надо разыскать Поладова и получить точные указания, что делать», — решил он.
Но Поладова он не нашел — тот еще мотался по аулам — и обратился к Лукманову, председателю райисполкома.
— А, это ты, Айдогды Тахиров. Входи. Я узнал тебя. Ты — тот самый мальчик, который видел казнь Гинцбурга. Чем могу помочь?
— Товарищ Поладов велел мне раздувать огонь классовой борьбы. Я готов бороться, товарищ Лукманов, но не знаю, что должен делать.
Лукманов подошел к нему, и Айдогды ощутил на своем плече его сухую горячую руку.
— За нашу с тобой свободу погиб замечательный герой. Мы поставили памятник Гинцбургу. Мы назвали его именем поселок. Его имя навсегда останется в истории революции. Но самый великий памятник ему — это те молодые борцы, которые продолжают его дело. Такие, как ты, Айдогды. А что до дел… сколько комсомольцев в вашем ауле?
— Я пока что один.
— Вот видишь. В народе говорят: «Одинокий всадник и пыли не поднимает». Надо сколотить ячейку из твоих сверстников.
Они говорили еще долго.
В тот же день, вернувшись, Айдогды вызвал из дома на улицу своего давнего приятеля Бабакули и вручил ему комсомольский билет.
— С этой минуты, Бабакули, мы с тобой вместе будем бороться за счастливую жизнь всех бедных и обездоленных. Ты теперь — член комсомола, молодой коммунист.
— Но я не хочу быть коммунистом, — сказал Бабакули и протянул комсомольский билет обратно.
— Почему это не хочешь?
— Потому, что эти твои коммунисты хотят вводить новую религию — коммынизм. Все будет общим — и дома, и постель, и даже жены…
— От кого ты мог такое услыхать?
— Гарахан говорил.
— Гарахан, как и его отец, — наши враги. Не верь классовым врагам, Бабакули. Для того нас и объединяют в комсомол, чтобы мы боролись с Такими, как Гарахан и Мурзебай.
— В эту игру я с тобой не играю, Айдогды. Ты и сам знаешь: свяжешься с Мурзебаем — добра не жди.
— Значит, ты из-за подлого страха согласен терпеть байский гнет? Ты хочешь, чтобы мы всего достигли без твоей помощи? А не стыдно тебе будет в той счастливой жизни? Ничего не скажешь — хитер — постоишь в стороне, пока мы будем погибать в тяжелой борьбе, а потом придешь на все готовое? Нет уж, Бабакули, так не пойдет. В классовой борьбе такое правило: кто не с нами, тот против нас.
И он вытащил из кармана револьвер, блеснувший вороненой сталью.
— Видишь это? Мы сильнее Мурзебая и тех, кто с ним. За нами — могучая опора — все правительство, а в руках у нас — оружие. Чего же ты боишься?
— Дай мне подумать, — взмолился Бабакули. — Я не могу так, сразу. Я тоже буду с вами — только попозже…
— Бабакули, друг! Нет времени ждать. Подумай сам — тебе дай время, другому дай время, третьего подожди… если каждый будет увиливать от дела, значит, вы все, такие же бедняки, как и я, вы бросите меня одного, чтобы я один из всего аула бился за наше общее дело. Разве так поступают настоящие друзья?
Было видно, как борется с собой Бабакули. Он раскрывал рот, чтобы произнести что-то, и снова замолкал, не сказав ничего. Но потом, решившись, махнул рукой:
— Я с тобой, Айдогды.
Узнав об образовании в ауле комсомольской ячейки, Мурзебай усадил своего сына за стол.
— Пиши: «Заявление в комсомольскую ячейку. Прошу принять меня в члены комсомола. Хочу нести вперед красное знамя мировой революции. Я вырос в простой трудовой семье. Наемной силой в хозяйстве никогда не пользовался». Написал? Теперь подпишись. И пригласи к нам в дом своих новых друзей. Накорми их пловом. И не спорь с ними, что бы они тебе ни говорили. Понял?
На следующий день Гарахан пригласил к себе домой Айдогды и Бабакули. Не успели они опуститься у сачака, как перед ними появилась большая деревянная миска с пловом. От плова шел такой соблазнительный запах, что у гостей закружилась голова. Бабакули сглотнул слюну.
Гарахан пододвинул гостям тазик — предложил помыть руки.
«С чего бы ему так стараться для нас? — подумал Айдогды. — Раньше он и внимания не обращал на таких, как я или Бабакули, а теперь и пловом угощает, и на руки воду льет…» Что-то здесь было не так.
И он спросил напрямик:
— Зачем ты нас позвал, Гарахан?
Гарахан достал с полки бумагу.
— Вот мое заявление о вступлении в комсомол. Отныне мы, как говорится, единомышленники. Вы комсомольцы, и я тоже. Ведь я уже давно состою на большевистской службе, тружусь для Советской власти. Давайте угощайтесь, а протокол я напишу позднее.
— А что это такое «протокол»? — настороженно спросил Айдогды.
— Ну, это запись, что было собрание и вы меня приняли в ячейку.
— Но ведь мы тебя еще не принимали. Что же ты будешь записывать. Это ведь просто обман.
Гарахан было вспылил, но потом сдержался.
— Айдогды! Ты… зачем ты так грубо говоришь со мной? Мы ведь теперь будем делать одно дело. — И он протянул руку к миске с пловом.
— Смотрите, остынет. Берите, угощаю от души.
Бабакули потянулся было к плову, но Айдогды схватил его за рукав.
— Подожди, Бабакули. Ты слышал, Гарахан просит провести собрание. Хочет, чтобы мы приняли его в ячейку комсомола. Это надо обсудить.
Гарахан снова улыбнулся через силу.
— А вы что, против? Не хотите, чтобы я к вам присоединился?
— Твой отец — самый богатый человек в ауле. Как же мы будем тебя принимать, если комсомолец — первый враг богача?
— Но я-то не богач. Я работаю в лавке. Я труженик, как и вы.
— А сможешь ты пойти против дармоеда-лавочника, против своего отца?
И тут Гарахан не выдержал. Глаза у него округлились и губы задрожали от злости. Забыв, что говорил ему отец, он закричал срывающимся голосом:
— Ты моего отца не задевай, грязный ишак! Давай выметайся отсюда. А в комсомол я вступлю и без тебя.
У дверей Айдогды остановился.
— Вот теперь ты похож сам на себя, Гарахан. Заговорил своими словами. Ты, видать, привык обзывать людей в своей лавке. Но я тебя предупреждаю — теперь этого не будет. Если еще раз кого-нибудь обзовешь ишаком — получишь по заслугам.
— Плевать я на тебя хотел.
