он, осознавая все, что произошло, мучается, обнаруживая тем самым после внутреннего переворота цельность своей натуры.
Булгаков передает состояние, несомненно, внутреннего преодоления. Слабость человеческой природы проявилась в Пилате, что и привело к трагическим последствиям. Но слабость временная и вынужденная перед сложившимися обстоятельствами. Перед ним возникает дилемма, которая еще не кажется ему роковой: либо пощадить Иешуа, либо нарушить закон, — он использует любые возможности, чтобы не нарушить закон и одновременно спасти Иешуа. Пытается уладить конфликт, так сказать, мирным путем.
Булгаков изображает конфликт между чувством сострадания и должностными обязанностями Пилата, и этот конфликт трагичен. Чувство сострадания перерастает в мучительное и беспокойное страдание, окрашивая всю последующую жизнь Пилата безысходностью и мраком. Пилат нарушил нравственный закон, защищая закон гражданский, за что и поплатился вечным страданием. «Все будет правильно», — успокаивает Воланд. Философия истории оптимистична. Да, в историческом процессе одновременно созревают семена добра и зла. Да, в человеческой природе много слабостей, многое нуждается в исправлении и обновлении.
Много прошло с той поры, а человечество все еще бьется над вечной проблемой добра и зла, все еще стоит перед проблемой искоренения зла, пороков. По-своему оно распутывает узлы, которыми накрепко связаны эти ипостаси человеческой натуры. Его влекут к себе роковые связи добра и зла, их нерасторжимость и взаимозависимость. Человеческая совесть и ум бьются над разгадкой связи добра и зла, их нерасторжимости. И не случайно Булгаков выбрал столь фантастический сюжет. Не сразу поймешь и разберешься в фантастических картинах романа «Мастер и Маргарита». Эти эпизоды менее всего понятны для неподготовленного читателя. Говорят о «какой-то чертовщине», дьявольщине, гадают, верил ли сам автор во все то, что «нагородил» в своем романе.
Фантастика привлекала Пушкина, Гоголя, Достоевского. Об использовании фантастики в русской и зарубежной литературе написано много книг и статей. Так что в разработке этой проблемы Булгаков выступил продолжателем всего лучшего, что накопилось в мировой литературе.
В статье И. Лапшина «Эстетика Достоевского» фантастика делится на три рода — наивную, трансцендентную, имманентную: «Фантастика имманентная, в которой художник нарушает правдоподобие в известном отношении, делая какое-нибудь невероятное допущение внешнего характера, чтобы при помощи подобного допущения раскрыть в весьма правдоподобной форме какие-нибудь человечески значительные переживания...»
В статье Достоевского об Эдгаре По как раз о такого рода фантастике и говорится. По мнению Достоевского, Эдгар По «только допускает внешнюю возможность неестественного события (доказывая, впрочем, его возможность, и иногда даже чрезвычайно хитро) и, допуская это событие, во всем остальном совершенно верен действительности». Эдгар По «почти всегда берет самую исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешнее или психологическое положение».
Вот и Булгаков ставит своих героев в исключительное положение, чтобы добиться высшего психологического эффекта, не забывая о внешнем правдоподобии самых невероятных и фантастических происшествий.
Булгаков, создавая свой фантастический мир, прекрасно понимал, что ему никто не поверит, если это все невероятное не будет достаточно глубоко и правдоподобно мотивировано. «Никто не станет читать вашей фантастической поэмы, если в ней рассказывается, как в вашу комнату влетел шестикрылый ангел и поднес вам прекрасное золотое пальто с алмазными пуговицами», — писал Вл. Соловьев (Соч. Т. 6. С. 411).
Многие критики и ученые пытаются сейчас выяснить истоки творческого замысла «Мастера и Маргариты», называют многих его предшественников, Гоголя, Гофмана, Салтыкова-Щедрина, Достоевского. Особенно в этом отношении заслуживает большого внимания обстоятельная работа И. Ф. Бэлзы о традициях мировой литературы в творчестве Михаила Афанасьевича Булгакова. Но среди учителей Булгакова, к сожалению, Валерия Брюсова, в сущности, и не называли. А между тем «Огненный ангел», насыщенный фантастикой и точным изображением нравов далекой эпохи Германии, мог бы послужить Булгакову до известной степени примером такого мастерского сплава разнородных художественных пластов.
Валерий Брюсов неоднократно выступал за прозу раскованную, не стесненную стремлением к бытовому правдоподобию. Мысль художника — вот главное, что должно интересовать в произведении, а в какую форму она будет одета — это не так уж важно, главное — чтоб она была совершенна.
Фантастические сюжеты давно привлекали его. Разумеется, он читал исследования Вл. Соловьева, Д. Мережковского (в частности, «Гоголь и черт». М., 1905).
В. Брюсов заинтересован в том, чтобы все эти необыкновенные приключения, фантастические события, неправдоподобные факты были восприняты читателем как реальные, происходившие в жизни. И делает все от него как художника зависящее, дабы читатель поверил в его повествование как достоверное. Отсюда — «Предисловие русского издателя», в котором говорится, что это всего лишь русский перевод, а подлинник хранится в частных руках. В. Брюсов подчеркивает, что автор этого повествования стремился добросовестно, «беспристрастно и верно описать то, что он пережил». «Пусть читатель не сомневается в том, что здесь рассказывается, ведь лучшие умы тех веков не только верили в сношения с дьяволом, но и посвящали этому вопросу отдельные работы» (Брюсов В. Огненный ангел. Повесть XVI века. М., 1908. С. 12). «Не верить в деяния ведьм — высшая ересь», — говорилось в специальной папской булле. Так что вера в таинственные, потусторонние, необъяснимые силы долго жила в сердцах не только простых людей, но и крупных ученых того времени (В. Брюсов ссылается на Кеплера, Жана Бодэна, Абруоза, Парэ).
Содержание своей «Правдивой повести» «очевидец» формулирует так: здесь рассказывается о дьяволе, не раз являвшемся в образе светлого духа одной девушке и соблазнившем ее на разные греховные поступки...
М. Булгаков несомненно использовал кое-какие демонологические мотивы В. Брюсова, натолкнувшего его на разработку подобного сюжета. Пусть М. Булгаков этот сюжет разработал ярче, глубже, но факт остается фактом.
Рупрехт рассказывает, в сущности, очень простую, если не сказать банальную, историю: бывалый воин, храбрый, мужественный, бесхитростный, возвращается на родину, мечтает повидать отца, мать, родных и близких, показать им, что он стал на ноги, приобрел состояние и положение в обществе: «Я часто мечтал о деле и о труде, как о самых благородных радостях». И вдруг, случайно, он встретился с молодой женщиной, привлекательной, но не такой уж и красивой, чтобы влюбиться с первого взгляда. Его увлекала возможность дорожного приключения, он вовсе и не предполагал, что его новая знакомая — припадочная, что она болеет особой формой меланхолии — ведовейством. В конце концов Рената погибает на костре инквизиции. А он вспоминает о тех событиях, которые привели ее к такой печальной участи.
Разумеется, не стоит сравнивать то, что увидел Рупрехт, с тем, что увидела Маргарита, так же и таким же чудесным способом оказавшаяся на шабаше. Эти картины, пожалуй, одинаково ярки, красочны, забавны, одинаково пронизаны искрометным юмором и едкостью, направленные против веры в чудесные, инфернальные силы.
