это по особому разрешению, или как покоренные, подчиненные народы. По официальному статусу они являлось «временными жителями» (peregrini), а не гражданами (cives). Они оставались на границах в безопасности, только если были надежными римскими федератами (foederati). Племена хорошо учили свои военные уроки (по большей части карьера гражданского служащего была невозможна для не-римлянина), ассимилированные варвары продолжали получать римское гражданство и другие почести за свою службу.
Гражданство давало присоединенным племенам ту же юридическую защиту и права, что и уроженцам Римской Империи. Их менее развитая культура менялась под влиянием более развитой, они воспитывались в соответствии с нормами жизни римского общества. Но, несмотря на все достигнутые успехи, к романизированным варварам, будь то африканцы, германцы или евреи, в имперском городе все еще относились как к низшим расам. Это особенно касалось первого поколения, проходившего ассимиляцию. Конечно, римский Сенат смотрел на племенную элиту, как на занимающую столь же высокое положение в родном обществе, что и сенаторы в Риме. Но о равенстве и паритете между римлянином и варваром не появлялось даже мысли. Было лишь признание параллельной аристократии, которая оказывалась и полезной, и опасной для Рима{51}.
Для романизированного варвара жизнь в Риме являлась двойственным опытом. Его могли принять в обществе после того, как он начнет свободно говорить на латыни, избавившись от родного языка и обычаев, но переместившийся в Рим варвар часто (в восприятии римлянина) был человеком иноземного происхождения. А если он добивался больших успехов, это представляло для него двойную опасность. Во-первых, имелись завистники в Риме, которые могли считать, что преданность варвара его предкам или племени выше, чем преданность Риму, с таким же подозрением сталкивались романизированные евреи и христиане. И у романизированного варвара также имелись основания для беспокойства о своих соплеменниках дома, которые еще быстрее замечали в нем лакея чужеземцев, прибывшего исполнять роль деспота в родном племени{52}.
В юридически согласованном и приспособленном, но, тем не менее, разделенном мире смешанных культур, которым являлся Древний Рим, варвары-римляне были ни рыба, ни мясо. Как варвары, они оставались потенциальными врагами Империи, в то же время, как ассимилированные воины и командующие, они получали римские почести, сражаясь с другими племенами от имени Рима. Те, кто жил на границах, чаще всего — без гражданства, имели больше всего проблем с идентификацией. Независимо от того, кем они являлись — нетронутым племенем далеко за пределами Империи, которого не коснулись римляне; племенем федератов на границе, которое вступало в частые контакты с римлянами, или ассимилировавшимися варварами с римским гражданством, делающими карьеру в Риме — у них имелись основания проявлять осторожность.
Подъем варваров
Наблюдая за германскими племенами в сражениях в середине первого столетия до н. э., Юлий Цезарь посчитал их недисциплинированными. Но 150 лет спустя Тацит рассказал о германских победах над римскими легионами, а также конкурирующими племенами, описывая синхронность действий пехотных и кавалерийских подразделений{53}. Они совершали маневры, выстроившись клином. Его поразило, как обнаженные или легко одетые воины бежали перед несущимися в атаку конями. Между наблюдениями Цезаря в 51 году до н. э. и Тацита в 98 году н. э. обучаемые римлянами германцы показали, что учатся они быстро.
В первой половине второго столетия римская армия, состоявшая из 300 000 человек, все еще могла защитить пятьдесят миллионов жителей Средиземноморского бассейна{54}. Однако трещины появлялись вдоль Дуная и восточных границ, где римляне сталкивались с варварами. К середине столетия потребовалось значительно укрепить сеть приграничных фортов и стен Империи. На протяжении одного знаменательного 166 года н. э. двадцать пять племен попробовали на прочность римскую границу — и это послужило предзнаменованием того, что за будущее уготовано Империи{55}. К третьему столетию Рим становился своим собственным худшим врагом, поскольку внутренние восстания и гражданские войны (235-84 гг.) заставляли снимать легионы со все более дырявой границы. Надо было обеспечить стабильность в тылу К последней четверти третьего столетия варвары пересекли восточные римские границы, не получив сопротивления, и заставили Рим ускорить включение варварских вождей и армий в имперскую армию{56}.
Во времена правления Константина и его преемников франки, алеманны, готы и саксы призывались на службу в объединенной армии. Они заменили римских солдат, которых отзывали с границ для решения внутренних проблем, и стали частью новой мобильной ударной силы (comitatus). Ее создавали для противодействия очередным попыткам племен проверить границы Империи{57}. После этих изменений встал самый важный вопрос: являются ли римские силы, в любой конфигурации, достаточно мощными, чтобы справиться с новыми варварскими армиями на восточном фронте? Две провальные кампании имперской армии на Востоке дали на него ответ. Первой предстояло остановить расширение Персии на запад у Маранги на Тигре. В результате император Юлиан Отступник остался мертвым на поле брани вместе со своей разгромленной армией. Второй случай, более роковой, — это упреждающий удар против вестготов (готов, которые пересекли Империю с востока на запад в четвертом столетии и, в конце концов, обосновались в Испании) у Адрианополя, к северо-западу от современного Стамбула.
Цепь событий, которые привели к Адрианополю, документально доказывает, что варварско-римский конфликт достиг апогея. Обедневших и уязвимых вестготов вел их вождь Фритигерн. Они пересекли римскую границу в 376 году, убегая от гуннов, которым тоже было предначертано судьбой столкнуться с римлянами. Как и все иноземные племена, легально поселяющиеся в Империи, вестготы согласились стать римскими подданными и слугами. Однако они прибыли в то время, когда измотанным римским армиям уже хватало мигрантов-варваров. Готов оказалось слишком много, и прибывали они слишком поспешно, чтобы позволить римским чиновникам должным образом их зарегистрировать и обеспечить надзор за расселением. Поэтому голодающим готам предложили мясной рацион из одной собаки за каждого ребенка, сданного на римский рабовладельческий рынок{58}.
В результате готы впали в ярость, к ним присоединились другие варвары, точно также расселившиеся внутри Империи, которые, по описанию современного им римского историка Аммиана Марцеллина, «выпрыгнули из своих клеток… как дикие звери»{59}. Как пишет о тех событиях историк шестого века Йорденес, имевший то ли готское, то ли аланское происхождение, готы «положили конец голоду… и безопасности римлян… Они перестали быть чужестранцами и пилигримами, стали гражданами и господами, стали править населением и держать в руках всю северную часть страны до Дуная»{60}.
Хотя ни римляне, ни готы не поняли этого в то время, конфликт стал первым шагом к превращению варварами древнего мира поздней античности в независимые племенные королевства. Большинство королевств будут франкскими{61}.
В
