бок, с невероятным усилием поднялся с лавки, и любому, кто в этот момент оказался бы рядом, стало бы заметно, что выражение его ввалившихся глаз как будто утратило воинственный дух.
— Не могу вспомнить… Что-то с памятью моей стало… Неважно.
Учитель заботливо дотронулся до плеча молодого боксера, и тот, глядя на страдающего частичной амнезией тренера, как-то сжался весь, скукожился, словно маленький мальчик перед невыученным уроком, охваченный боязливым чувством нарастающей беды, и благодарно пожал руку в ответ.
— Иди, парень, воюй! Тебе пора на волю.
Дед Филимон сидел на лавке, смотрел вслед ушедшему Федору, вспоминая холодные рябые зрачки давно забытого соперника, смешанные с непреклонностью чемпиона.
— Белград… — прошептал Филимон, и голова его безвольно повисла на жилистой шее.
В первом же раунде полуфинального боя Федор сильно повредил правую руку и был отправлен в нокдаун за пределы самопального ринга. Очнувшись, каким-то девятым чувством Гришка ощутил под собой раздавленную конечность, но успел встать до того, как местный рефери объявил нокаут. Залитый кровью от рассеченной брови правый глаз не открывался. Левым Федор зацепил пронизывающий взгляд странного рябого зрачка соперника с перекошенной безобразной ухмылкой на лице. «Не иначе как в каком-то профессиональном бою тебя встречал Дед Филимон», — подумал Федор, вспоминая слова учителя, и с невероятной быстротой перестроился. Во втором раунде парень стойко играл одной левой и сумел противнику ответить тем же. За несколько секунд до конца боя Федоров, не щадя больной руки, со всей мочи ударил справа. Это был нокаут. Только гонг не дал рефери довести счет до конца, и победу присудили Федору по очкам.
По стеночке медленно пробираясь по коридору, Федор чувствовал себя будто на двое перерезанным. Глаза в крови, рука повисла как плеть… И все же этот полуфинальный матч казался чуть ли не лучшим боем в короткой Гришкиной спортивной карьере.
— Жаль, не удалось добраться до финала, — устало прошептал Федор и плюхнулся на лавку, на которой недавно сидел его авторитетный наставник. — С такой рукой мне…
— А кто тебя просил выигрывать?
— Не понял, — Федор вытер здоровой рукой окровавленные глаза и, к удивлению, рядом вместо Деда Филимона увидел стриженого Бобра, именно так заключенные нарекли начальника лагеря.
— Как это не просил? А амнистия? А уговор? — не понял Федор.
— Вроде взрослый парень, а все в сказки веришь… Я ж на твой проигрыш ставил.
— Хм… А кто этот новенький? Профи?
— Догадливый… Попался на спекуляции золотом…
— Значит, я победил настоящего профессионала, прав был Филимон, надо уметь побеждать свой страх, иначе ты — умер!
— Иди к врачу, умник! — недовольно буркнул Бобр, помечая что-то в записной книжке.
В скромном лагерном медпункте, куда добрел Федор после полуфинального боя, местный Айболит наложил ему шину на сломанную руку и выдал дефицитный бинт, чтобы тот сам смыл запекшуюся кровь с лица. К этому времени рассеченная бровь перестала сочиться и, по мнению субъекта, некогда дававшего клятву Гиппократа, надобность в наложении швов отпала.
— Не боись, и так заживет. Как говорится, до свадьбы!
— Лучше бы до амнистии…
— Это кому как нравится. Слушай, боксер, тут твой друган старшой лежит.
— Кто? — не понял поначалу Федор, — Дед Филимон?
— Для кого Дед, а для кого и осужденный Филимонов.
Гришка бросился за ребристую ширму, за которой на железной панцирной кровати с закрытыми глазами лежал Дед Филимон.
— Филимон! — тихо позвал Федор, но наставник не реагировал.
— Без сознания он… Звать бесполезно, — пояснил Айболит.
Гришка присел на краешек кровати, осторожно погладил теплую жилистую руку Филимона, но ответа не было.
— Я выиграл! Филимон! Выиграл у этого новичка в полуфинале! По очкам, правда, но руку сильно повредил… Так что с финалом пролетаю… Слышишь? Этот соперник профи был, ты точно с ним знаком. Я теперь это понял…
— Зря стараешься, не слышит он, в коме.
— Что с ним? Почему в коме?
— Сарафанное радио передало, мол, кто-то помог твоему наставнику упасть за то, что не передал особые пожелания начальства по проведению полуфинала, основанные на заведомом проигрыше. А Филимонову такой договор не понравился.
— Это ж как надо было Деда нокаутировать, чтобы он впал в кому, — холодея, шепотом произнес Федор.
— Много и не надо. У него такой букет… Странно, что вообще еще живой. Он давно страдал и провалами в памяти, и псориазом, а еще прогрессирующей атрофией головного мозга, эпилепсией… К тому же быстро зрение терял, печенка никакая… Несколько лет назад у него была трепанация черепа, я тогда в больничке областной интерном практиковал. После той операции он провел в коме несколько дней, но выбрался. Так вот один из его лечащих врачей мне признавался, что еще никогда не видел, чтобы головной мозг был так сильно поврежден.
— Хм… Он поправится?
— Не думаю… Да и что это за жизнь… Одно мучение… Кто его здесь лечить будет?
Гришка навзничь упал на накинутое поверх Филимона тонкое одеяло, вжимаясь в поджарое тело, не выпуская безвольной его руки, и глухие беззвучные рыдания сдавили юношескую грудь. Выплакавшись, он долго сидел в оцепенении. Громко стучал медицинскими инструментами местный Айболит. Тикали настенные часы. В пустой комнате изолятора так же стояли стол, пошарпанные стулья, и черное небо едва виднелось в решетчатом окне, от которого веяло вечным мраком.
А потом, находясь в каком-то ступоре, Федор почти весь день стирал майку и трусы, которые были пропитаны запахами победы, поражения и крови, принадлежащей как ему, так и профессиональному сопернику, осужденному на пятнадцать лет колонии усиленного режима.
Уже следующим утром Гришка, осунувшийся и поникший, чувствуя в животе неподъемный камень, смотрел в дальний угол барака, где пустовала заправленная кем-то шконка Филимона.
Ближе к полудню Федора вызвал к себе начальник исправительной колонии. Гришка с ходу понял, что особого дела у главы ведомства закрытого типа к нему нет. Немного постояв по стойке смирно, расслабился, переминаясь с ноги на ногу.
— Не отпало еще желание на волю? — ухмыльнулся Бобров.
— Только возросло…
— Да, теперь тебя тут точно никто не держит. Отмучился старый боксер… — начальник помолчал с минуту и продолжил. — Но я слов на ветер не бросаю, несмотря на то, что Филимонов слова своего не сдержал.
— О чем это вы? О каком слове?
— Бой проиграть лагерному новичку… Ты должен был проиграть! Впрочем, это он здесь новичок, а на свободе боксировал будь здоров! Филимонов его вспомнил, встречались они в Белграде. Да, я много потерял. Целое состояние.
— Мне он ничего не говорил, да и не зачем было… — Федор бросил взгляд в дальний угол кабинета, где красноречиво красовалась деревянная трость ручной
