шляпы и сандалий.
— Увы, — развел я руками. — Мой друг Геракл вытащил меня от проклятых тавров в том виде, в каком я был — голый и босый.
Эх, в эту минуту я уже сам начал ненавидеть неведомых тавров, державших меня в плену целый год.
— Саймон, мне будет приятно сделать тебе подарок, — чинно склонил голову Орфей. — Может, в другое время я смог бы подарить тебе более ценную вещь, но сейчас это тебе нужнее всего.
Неужели сандалии? Если они, то я готов все плавание мыть котел вместо Орфея. Но рапсод вытащил из-под плаща еще один плащ и вручил его мне.
— Орфей, я даже не знаю, чем смогу отблагодарить тебя, — расчувствовался я, вспоминая, как мерз этой ночью.
— Отдарком для меня станет рассказ. Я надеюсь, что ты когда-нибудь сможешь рассказать о своих злоключениях, чтобы я смог сложить о том достойную песню. И сообщишь мне о новом подвиге своего друга.
— Обязательно, — кивнул я, слегка разочарованно. Я ведь ожидал, что Орфей попросит меня о другом. — Я расскажу, как мой друг убил огромную медведицу, гнавшуюся за нами.
— Медведицу? — навострил уши Орфей. — А она была большая?
— Огромная. С гору величиной, — фыркнул я и принялся самозабвенно врать, вспоминая сказки Крыма. — Это было чудовище, а не медведица. Говорят, это последнее детище Ехидны, и она служила царю тавров — Салаке. Когда Геракл вызволил меня из глубокой темницы на горе Аю-Даг, разнеся при этом не только ворота, но и половину горы, мы пошли к морю, где у моего друга стояла лодка. И вот тогда тавры отправили в погоню этого страшного зверя. Мы сели в лодку, начали грести, но медведица почти нас нагнала, но в воду идти не хотела. Чудовище наклонилось, чтобы выпить все море и проглотить нас, но Геракл ударил ее дубиной по голове, да так сильно, что она сразу окаменела, превратившись в скалу. Теперь эту скалу называют медведицей.
— Я сложу об этом подвиге свою лучшую песню. Надо же, огромная медведица превратилась в скалу! Прямо сейчас и начну, — загорелся Орфей, но потом скис. — Я это обязательно воспою, но попозже, потому что аргонавты, ремонтирующие корабль, очень хотят, чтобы я им спел песню.
— Так спой, кто тебе мешает?
— Ясон сказал, что я могу петь, как только покончу с мытьем котла, — вздохнул певец. — Но разве настоящий аэд должен мыть за собой какую-то посуду?
— Значит, твою работу должен делать друг величайшего героя и его родственник? — усмехнулся я. Увидев расстроенное лицо Орфея, поспешно его утешил: —Но так-как я не герой и не выдающийся музыкант, а лишь простой смертный, то я почту за честь заменить Орфея в его работе. А твой подарок — если он сохранится до конца плавания, завещаю своим детям. Правда, детей у меня еще нет, но когда-нибудь будут.
Кажется, великий музыкант готов был расцеловать меня от радости, но я уклонился от его объятий. Тем более, что плащ, подаренный мне, окупал все труды.
Отскрести котел — дело нехитрое. Жаль, нет новейшего средства для мытья посуды, но обойдусь и старым походным способом — золой. Единственное, что меня смущало — а хватит ли у меня здоровья перетащить тяжеленную посудину поближе к роднику, чтобы не бегать далеко за водой?
Ухватив котел обеими руками, я напрягся, предчувствуя тяжесть и, чуть было не улетел, потому что глиняная емкость (в сущности, огромный горшок с плоским дном, и с проушинами), в которой варили еду для пятидесяти с лишним здоровенных мужиков, оторвалась от земли, словно детское пластиковое ведерко.От неожиданности едва не уронил котел (если бы разбил, то спасибо бы мне не сказали!), но сумел аккуратно поставить его на место, перевести дух (именно так), а уже потом спокойно потащил посудину поближе к воде. М-да, не ожидал, что во мне скрывается столько силы.
Поставил котел не очень далеко, но не так и близко, чтобы грязная вода не текла обратно в родник. Все-таки, природу надо беречь.
Принявшись за работу, присвистнул. Доблестные аргонавты — порядочные свинтусы. Мыть-то они котел мыли (точнее, споласкивали), но забывали отскребать его от остатков пищи и теперь, к днищу и к стенкам посудины, был «приварен» слой грязи и жира сантиметра в три. Оценив объем предстоящей работы, решил, что плащ, подаренный мне самым великим музыкантом всех времен и народов — не такая и большая награда за труд. Стало быть, придется наломать веток, нарвать листьев, ловчее будет.
Я трудился и слушал, как на берегу пел Орфей, развлекая народ, а голос великого певца и звуки кифары перебивали стук колотушек.
— Кто тебя высек нещадно и голою выгнал из дому?
Зрения был он лишен?
Или сердце из камня имел?
О чем это он? Я вслушался. Оказывается, музыкант повествовал о человеке, гулявшем по городу и увидевшем плачущую молодую женщину. Мало того, что она была голой, но еще на ее спине кровоточили следы от ударов плетьми. Видимо, хозяин наказал нерасторопную рабыню. Наказал — это правильно, но зачем же из дома-то гнать? Но дело было еще более печальным. Юную женщину избил и выгнал из дома ее муж. И за что вдруг?
— Может, вернувшись не в час, у тебя он любовника встретил?
Случай не новый, дитя,
— все поступают, как ты.
Ясно. Муж застукал жену с любовником, влепил ей по первое число, да еще и из дома выгнал. Супругу-то он наказал, но и себя выставил порядочным дураком. Теперь весь город знает, что ем наставляют рога.
— Хи —хи, — услышал я вдруг.
Обернувшись, увидел у родника девушку, почти девочку — лет тринадцати или четырнадцати, худенькую, с маленькой грудью, одетую в странный наряд — полупрозрачное платье, блестевшее на солнце, словно роса. Открыл рот, чтобы поприветствовать, но девушка приложила к губам указательный пальчик, показывая мне — молчи, дай послушать. А Орфей уже заканчивал песню, устами неведомого путника давая совет изменщице:
— Только вперед, если будешь ты с милым в отсутствие мужа,
Дверь запирай на засов, чтоб не попасться опять.
Вот так и слушай великого певца. Нет бы, посоветовал жене раскаяться в содеянном и впредь хранить верность законному супругу, а он рекомендует прятаться как следует.
— Ты кто? — спросила меня девушка.
— Саймон, — отозвался я. Еще раз посмотрев на странную гостью, почувствовал,
