Мара Вересень
Осколки тени и света
1
— Кто это?
— Это ваша дочь, Ворнан.
— Она рыжая.
— Рыжая. И что?
— Но вы не рыжая. У вас вообще в роду рыжих нет.
— Ведьмы — рыжие.
— Она не ведьма.
— Зато вы ведьма. Ведьмак.
— Разве я рыжий?
— Вы, если на то пошло, вообще в перьях, когда ворон. И что за гнусные намеки? Полагаете, я так хотела детей, что тайком от вас завела себе рыжего любовника? Подите вон немедля. Видеть вас не желаю. Ни ваших подарков, ни ваших не рыжих волос, ни ваших перьев! И веник этот с постели уберите. Что это вообще такое?
— Предположительно, букет.
— Он отвратителен.
— Ну извините, в палисаднике целительского дома было только это. Раз вам не по нраву мои подарки, остаются только объятия.
Слышались звуки возни, шлепки, будто кого-то шутя били по рукам.
— Прекратите, бессовестный птиц.
— Я не могу сказать своей жене спасибо за прекрасную рыжую дочь?
— Вы не говорите, вы лезете целоваться, хватаете холодными руками и брызжете на меня талым снегом с волос, сложно было пальто снять? Примчались прямо с улицы, распугав сиделку и целителя, наследили, упрекаете меня в нелепом блуде.
— Нечего было рожать без меня не пойми где.
— Нечего было слоняться не пойми где, когда я рожала! Ммм… Прекратите целовать меня, когда я вас…
— Свет мой…
Потом была тишина, которая умеет петь и снова мамин голос:
— Ворнан… У вас магфон включен на запись.
— Да? Да и бездна с ним. Вы дадите мне наконец подержать дочь или придется с боем вырывать, как поцелуй?..
• • • • • • • • • • • • • • •
Я конечно же никак не могу помнить, как родилась, но слушала эту случайную запись столько раз, что голоса уже не живых родителей звучали как живые. Особенно сейчас. В такие моменты как раз и принято вспоминать свою жизнь.
Меня зовут Эленар Пешта-Холин и я хотела бы быть… Но с этим все. Очень самонадеянно было полагать, что Эдер Холин отпустит меня просто так.
В уголках закрытых век скопилась вода. Не слезы. Дождь моросил. Земля под рукой была влажной и клейкой. Платье на спине промокло, и в волосы на затылке набилось грязи. Холод меня не беспокоил, я его почти не чувствовала. Скоро я ничего не буду чувствовать. Договор убьет раньше, чем подбирающийся не-мертвый.
Придавленную упавшим надгробием тварь я заметила до того, как споткнулась и уже не смогла встать. Лежала на боку и смотрела, как восставший, разодрав себя пополам и оставив не желающей отпускать его могиле еще и одну из рук, полз на другой. Как вонзая когтистые фаланги в мокрый дерн, рывками подтягивал то, что осталось от тела, к пока еще живой и относительно теплой мне.
Медленно. Очень медленно.
Со стороны леса, серебрясь в свете луны, подбирался туман. Тоже медленно, но быстрее, чем тварь. Он уже укрыл мне ноги.
Красиво. Похоже на саван.
Я устала смотреть и опрокинулась на спину. Я устала. Но глаза закрыла не поэтому. Пошел дождь, и капли неприятно соскальзывали внутрь, под веки. Да и окраина кладбища не то место, чтобы видами любоваться. А умирать — самое то. Я всегда была последовательна в своих поступках, какую бы дичь ни творила, но место для кончины оказалось на моем последнем пути само по себе. И если я умру не как следует, то хотя бы где следует.
Можно было остаться.
И сейчас подо мной были бы теплые свежие простыни супружеского ложа в Холин-мар, а не волглая земля кладбища в… Я даже не знаю, где я.
Тварь хрипела ближе. Или это уже я? Неважно. В любом случае теперь недолго. Несколько минут? Одна? Пара ударов сердца?
Что это?
Монотонный речитатив плыл над кладбищем. Обволакивал, как крадущийся из леса туман. Кажется, голос и пришел вместе с туманом. Убаюкивал колыбельной. А я устала. В уголках глаз было уже слишком много воды, и она пролилась. Сделалось легче. Я сделалась легче. Сквозь веки я видела серое маревотой стороны. Такие как я могут видетьгрань, только когда сами стоят на пороге. Осталось шагнуть.
Меня зовут Эленар…
Меня зовут…
Мелодия оборвалась.
* * *
Меня опрокинуло и с силой вколотило обратно в лежащее на земле тело.
— Эй? Ты живая? Чтоб меня гули жрали…
Разочарование и преисполненный им голос пробились сквозь щелчки в ушах. В глазах мельтешили цветные пятна. Одно пятно, большое, густо-фиолетовое, как созревший синяк, было самым назойливым. Не смаргивалось. Хотя я старалась. Веки — единственное, что во мне хоть как-то шевелилось. Если б меня начали жрать упомянутые гули, я бы даже не поняла с какого места. Зато когда в меня палкой потыкали — очень даже поняла. Только сделать ничего не могла. Ног я не чувствовала, рук тоже. Вместо затылка был кусок льда, зад отнялся по самые лопатки.
— Однако… На удивление активная тварь.
Раздался смачный чавк и хрусть. Надеюсь, это не какая-то отнявшаяся часть меня.
Пятно наклонилось. В ноздри ударил запах раскаленного на углях железа и приторно-сладкая вонь разложения. Желудок тут же скрутило, во рту стало горько от желчи.
Меня сгребли за воротник, приподнимая рывком. Голова под тяжестью налипшей на волосы грязи тут же откинулась назад. Шея подозрительно хрупнула. В глазах неожиданно прояснилось, но разглядывать непрошенного спасителя было поздно. Меня, ругнувшись бездной, закинули на плечо, как куль с мукой. Перед глазами мелькнуло кованое навершие с какой-то птицей. Журавль? Цапля? Да какая разница… Я лишь чудом не встретилась с этой птичкой лбом. Рукоять торчала из болтающегося за спиной неблагодетеля внушительного рюкзака, на который я неожиданно удобно улеглась щекой.
Отнявшийся от валяния на холодной земле и торчащий кверху зад начал понемногу отходить, и ноги тоже. Я шевельнулась. Меня, как строптивую кобылу, с соответствующим «тпру» шлепнули по… бедру.
— Лит’маре, элле’наар, — на диком наречии произнес хозяин рюкзака. От вибрирующих аберраций в голосе снова свело нутро, но меня почти тут же придавило душноватой подушкой наведенного сна, и я даже не успела толком удивиться, откуда этому мимохожему любителю кладбищ известно мое имя.
Некромант, мародер, некромант-мародер — вот и все варианты. Самый вероятный — третий. Или дезертир. Но тоже некромант. Кто-то же читал упокоение, и помешал мне сбежать в небытие грани? Вряд ли он подозревал, что его старания окупятся такой находкой. Но
