увидели, что руки у Зиночки все в синяках, словно тянул кто её, а сорочка и постель тиной озёрной измазаны.
После всего заколотила бабушка дом, да и уехали они от греха подальше жить в город, к одной из дочерей, Зиночкиной тётушке. Там Зиночка и учиться пошла в училище, а спустя несколько лет и замуж вышла за парня хорошего. А дом на озере так и стоит по сей день с заколоченными ставнями.
В тихом омуте
Никто из нас не святой. Вопрос лишь в глубине, на которую нужно копнуть, чтобы найти твоих скелетов…
Давно эта история случилась. Домик тот на краю села стоял, на отшибе от других. Махонький такой, глянешь и подивишься, как и вовсе жить в таком, ровно игрушечный. А жили в том домике бабушка старенькая да внучка Верочка. Мама Верочки давным-давно в город сбежала с очередным своим женихом, оставив дочку на мать, да так и пропала, не было от неё никаких вестей. Любила она жизнь весёлую да разгульную, а маленькая Верочка только мешала ей. Так и стала девочка расти с бабушкой.
Шло время. Стала бабушка хворать, всё реже стали видеть её деревенские на улице, а после и совсем перестали.
– Лежит бабуля, – отвечала Верочка, горько вдыхая, – Ноги, говорит, совсем не держат.
Сердобольные деревенские женщины приходили навестить Валентину Никитишну, приносили кто оладьев, кто молочка парного. Но заботы у всех свои, постепенно и соседки перестали заглядывать. Тем более Верочка, такая молодчина, повсюду успевала – то на речке бельё полощет, то гусей с лужайки домой загоняет, то у двора метёт, то в огороде работает, то баню топит.
– Какая помощница у Никитишны выросла, – любуются бабы, – И за бабушкой смотрит и по хозяйству хлопочет!
Ни с кем девушка особо не общалась, в гости никого не водила, отвечала, что бабушка шум не любит, тяжело, мол, ей. Соседки привет передадут да гостинец порою, возьмёт Верочка, поблагодарит, а в другой раз от бабушки ответный привет передаст.
В один из летних дней ушла Верочка по ягоды, калитку на колышек заперла по деревенской традиции, чтобы гуси да коровы не зашли во двор, да огород не вытоптали. Вот в этот-то день и заметила Гавриловна, что жила ближе других к дому Верочки, что вроде как дымом тянет с их стороны.
– Батюшки, – всполошилась она, – Да ладно ли у них? Поди горят? А Верочка-то по ягоды ушла ещё с утра! Никитишна одна там лежит.
И всплеснув руками, помчалась Гавриловна, что есть духу к дому соседей. Вынула колышек из калитки, во двор вошла, огляделась – не видать огня, а дымом вроде пахнет. Поднялась по ступеням на крыльцо, в избу зашла. А Никитишны-то и нет там…
Да и не так, чтобы сейчас нет, а и вообще нет! Никаких следов. Будто и не живёт там бабушка – ни одежды, ни вещей каких, кровати заправлены покрывалами, подушки стоят горкой, ажурной накидкой сверху покрытые. А Никитишны нет. Оторопела Гавриловна и про дым позабыла. Обошла всю избу, тишина. Осмелев, заглянула в шкаф, и под кровати, и в чулан. Как есть – никаких следов, что в доме пожилая женщина живёт.
– Как же это, – забормотала Гавриловна, спускаясь с крыльца и останавливаясь у хлева.
– Погоди, дак ведь небось Верунька вернулась уже, да баню растопила, вот и дым я чуяла, вот и Никитишны не видать – в баню наверное Верунька её снесла. Только как она одна её дотащит?
Но всё же дошла Гавриловна и до бани, заглянула в предбанник – никого. Не топлена баня. Дверь нараспашку.
Совсем Гавриловна озадачилась. Неспешным шагом прошлась она по двору, завернула за угол. А за углом закуток был небольшой, глухой, между сараем да домом, сзади забор, за забором берёзы растут высокие.
Смотрит Гавриловна, а в том закутке вроде как могила, холмик земляной, вокруг цветы посажены и крест небольшой, деревянный стоит. Обомлела Гавриловна, страшная догадка пронзила её, ноги вмиг обмякли, тело сделалось словно ватное, да так и села она на те цветы.
– Ну вот и знаете вы теперь, что нет моей бабушки, – послышался сзади голос.
Гавриловна обернулась. Позади стояла Верочка.
– Верочка, дак как же это? И когда померла она?
– Да уж лет пять как.
Гавриловна прижала к губам концы платка.
– Как пять?… А, а почему же ты никому не рассказала, не похоронила по-человечески бабушку, на кладбище?
– А мне тут нравится, – улыбнулась как-то нехорошо Верочка, – Всегда бабушка рядом, а за могилой я хорошо ухаживаю, видите? Цветы вот посадила, крест поставила. Я ведь хорошая внучка.
Гавриловна всё не могла придти в себя от открывшейся правды:
– Верочка, дак не по-людски это всё. Надо бабушку захоронить на кладбище, батюшку позвать, ведь не отпетая она покоится.
– Да что вы заладили своё – на кладбище, на кладбище? – злобно сверкнула глазами Верочка, – Вам-то какое дело? Шли бы отсюда подобру-поздорову.
– Но ведь это бабушка твоя, которая тебя вырастила. Нельзя так.
– Нельзя? – Верочка взметнулась фурией, затряслась вся, – А ей можно было учить меня как жить? Правила свои навязывать? Попрекать меня мамкой моей? Мол я непутевая расту, вся в неё! А то и руку поднимала на меня, когда я помладше была.
Гавриловна медленно поднялась на ноги, не спуская глаз с Верочки, лицо девушки перекошено было ненавистью, щеки полыхали, а безумный взгляд блуждал по двору, словно выискивая что-то. Никогда до того не видели она милую и добрую Верочку такой. Пятясь, Гавриловна дошла до калитки, а после резко обернувшись, рванула со всех ног, несмотря на свои годы, припустила так, что потеряла где-то по дороге платок с головы.
Прибежав в свой дом и заперев дверь, Гавриловна накапала в щербатую чашку капель из флакончика, стоявшего на полке шкафа, а когда отдышалась и сердце в груди перестало прыгать, словно загнанный заяц, принялась размышлять.
– Дело-то тут нечистое, девка ровно с ума сошла – глаза вон как горят, точно не того. Да и что сделала?! Во дворе баушку похоронила. Пять лет уже… Батюшки-светы! А мы столь времени рядом жили и ничего не поняли, что Никитишны и в живых нет давно, дуры, дуры! Так ведь как ловко Верка выкручивалась всегда, то спит бабушка, то болеет, то ещё чего. А оно вот как… Вот тебе и Верочка… Надо людям сказать и доложить куда следует. Не дело это, чтоб Никитишна во дворе лежала. Захоронить надобно её, как полагается православному человеку. Завтра и пойду. А сегодня ноги не держат. Отлежаться надо мне, а то так недолго и самой на тот свет отправиться.
***
На следующий день, спозаранку, Гавриловна созвала народ и, вызвав из города участкового (пункта милиции-то давно не было в их забытой Богом деревушке), отправились они в дом Верочки. Только никого там не нашли. Дом был пуст. Верочка исчезла без следа.
Могилу вскрыли и обнаружили в ней Никитишну. Тело забрали в город на экспертизу, которая показала, что погибла она от удара по голове. Верочку объявили в розыск. Валентину Никитишну похоронили, соблюдая все православные традиции на местном кладбище. Дом заколотили.
Пока горит свеча
Ночь была жаркой и душной, ни малейшего дуновения ветерка не доносилось из открытого настежь окна. Где-то вдали рокотал гром. Приближалась гроза. Муж давно уснул, а я всё ворочалась в горячей, неудобной постели, мне казалось, что я сейчас задохнусь, до такой степени не хватало мне воздуха. Сейчас бы хоть глоточек морозного, ледяного дыхания зимы.
– Ненавижу лето, – подумала я про себя.
Проворочавшись с пол ночи, я всё же провалилась в кошмарный сон. Мне снился полный бред – какие-то тёмные пещеры, тусклый свет свечи в руках, идущего впереди меня, силуэта, чьё-то протяжное, монотонное пение, раздающееся под каменными сводами.
Внезапно я проснулась и села на кровати, тяжело дыша, противный липкий страх накрывал меня волной, не знаю чего именно я боялась, но сердце моё стучало о рёбра словно бешеное.
– Это всё духота
