наличие симпатических чернил; что мистер Бритнелл не знал о ней ничего, кроме того что это – диковинка; и наконец, что, хотя за меццо-тинто велось пристальное наблюдение, никаких изменений в нем более не обнаружили.
Ясень
Н. Роговской
Тому, кто ездил по дорогам Восточной Англии, наверняка запомнились небольшие усадьбы, которыми усеяна сельская местность, – непритязательные и довольно промозглые дома, как правило в итальянском стиле, окруженные парком площадью от восьмидесяти до ста акров. Я всегда находил в них своеобразное очарование: серые изгороди из дубового тёса, высокие раскидистые деревья, озера с плавнями, полоса леса вдалеке… Признаюсь, мне многое нравится в этих усадьбах – и милый портик, зачастую пристроенный к краснокирпичному дому времен королевы Анны (позже кирпич, скорее всего, оштукатурили в угоду «греческому» вкусу конца восемнадцатого столетия); и просторный холл с потолком под крышу, где, по логике вещей, непременно должна быть галерея наподобие церковных хоров с маленьким органом. Нравится и библиотека, где можно неожиданно наткнуться на псалтирь тринадцатого века или кварто Шекспира. Нравятся картины на стенах; впрочем, это само собой разумеется. Но особенно мне нравится воображать жизнь в таком доме – и в стародавние времена, когда он только-только был построен, и в самые тучные для землевладельцев годы, и даже нынче, когда деньги уже не текут рекой, зато наблюдается отрадное разнообразие вкусов, лишний раз убеждающее нас в том, что жить в наши дни ничуть не менее интересно. Я не отказался бы иметь собственный дом в этих краях, а заодно и средства, чтобы содержать его и устраивать скромные приемы для близких друзей.
Но я отвлекся. Мне нужно рассказать вам о череде удивительных событий, произошедших в одной из усадеб, которые я попытался здесь описать, а именно в Кастрингем-холле в графстве Саффолк. Полагаю, дом претерпел немало изменений с тех пор, как стал свидетелем упомянутых событий, но обрисованные мной основные приметы сохранились – итальянский портик, простой белый куб дома, поновленного снаружи и не тронутого внутри, парк, переходящий в лес, и озеро. Хотя главного, что выделяло этот дом из общего ряда, больше нет. Прежде справа от здания, если смотреть со стороны парка, всего ярдах в пяти от стены, почти или даже непосредственно касаясь ее ветвями, рос большой старый ясень. Думаю, он ровесник тех давних времен, когда Кастрингем перестал быть крепостью – когда древний ров засыпали и на месте замка построили жилой дом в елизаветинском стиле. Во всяком случае, к 1690 году дерево и в высоту, и в ширину практически достигло своих естественных пределов роста.
В тот год местность, где находится Кастрингем, стала ареной ведовских процессов. Боюсь, мы не скоро сумеем сказать, насколько обоснованными – если предполагать наличие разумных оснований – были опасения многих людей, в итоге обернувшиеся эпидемией страха перед ведьмами. Действительно ли те, кого обвиняли в колдовстве, сами верили, будто наделены какой-то сверхъестественной силой; а если нет, то было ли у них пусть не средство, но хотя бы намерение причинить вред ближнему; или же все признательные показания, которым несть числа, вырваны у несчастных под пытками – вот вопросы, не разрешенные, сдается мне, и поныне. История кастрингемских сквайров отнюдь не рассеивает моих сомнений: я не могу, положа руку на сердце, объявить ее чистым вымыслом. Предоставляю читателю вынести собственное суждение.
На алтарь борьбы с колдовством Кастрингем принес свою жертву в лице миссис Мазерсоул. Из общего ряда деревенских ворожей она выделялась лишь тем, что не бедствовала и пользовалась известным влиянием в округе. Несколько почтенных фермеров предприняли попытку спасти ее, свидетельствуя в суде об исключительной добропорядочности обвиняемой, и с нескрываемой тревогой ждали вердикта присяжных.
Роковую роль в судьбе миссис Мазерсоул, судя по всему, сыграли показания тогдашнего владельца Кастрингем-холла – сэра Мэтью Фелла. Он утверждал, что трижды – всякий раз при полной луне – видел из своего окна, как обвиняемая собирает побеги с ясеня возле самого его дома. Сидя на ветвях в одном исподнем, она диковинным кривым ножом срезала нежные веточки и что-то приговаривала. В каждом случае сэр Мэтью честно старался изловить шельму, но приблизиться к ней в темноте и не вспугнуть ее у него не получалось: когда он спускался в сад, там никого уже не было – только заяц задавал стрекача через парк в направлении деревни.
На третий раз сэр Мэтью бросился вдогонку за зайцем, и тот привел его прямиком к дому миссис Мазерсоул. Добрую четверть часа сэр Мэтью колотил в дверь, пока хозяйка наконец не вышла к нему, очень сердитая и заспанная, как будто только что встала с постели, а сквайр даже не сумел вразумительно объяснить, зачем пожаловал.
Опираясь главным образом на это свидетельство – хотя других, не столь поражающих воображение, тоже набралось изрядно, – миссис Мазерсоул была признана виновной и приговорена к смертной казни. Спустя неделю ее вместе с еще пятью или шестью беднягами повесили в Бери-Сент-Эдмундсе.
Сэр Мэтью Фелл, в ту пору помощник шерифа, присутствовал при казни. Стояло ненастное мартовское утро, уныло моросил дождь. Телега с приговоренными, неторопливо взобравшись по травянистому склону холма, остановилась снаружи Северных ворот, где заранее приготовили виселицы. Жертвы были либо безучастны, либо убиты горем – все, за исключением миссис Мазерсоул, которая не сдавалась ни в жизни, ни в смерти. Ее «ядовитая злоба», по выражению оставившего запись современника, так подействовала на присутствующих – даже на палача! – что позже все, кто видел ее тогда, в один голос уверяли, будто бы она являла собой «живое воплощение обезумевшего диавола». Тем не менее миссис Мазерсоул не оказала сопротивления судебным исполнителям, «только бросила на тех, которые взяли ее за плечи, такой жуткий, испепеляющий взор, что – как сказывал потом один из них – от одного воспоминания его еще полгода бросало в дрожь».
По свидетельству очевидца, единственные произнесенные ею слова были темны и как будто бессмысленны: «Ждите гостей в господском доме». Слова эти она вполголоса повторила несколько раз.
Ее необычайная выдержка произвела впечатление на сэра Мэтью. По завершении сессии ассизного суда, возвращаясь домой вместе с приходским викарием, он пожелал коснуться этой темы. Обвинительные показания на процессе стоили ему некоторых усилий над собой; он вовсе не одержим манией охоты на ведьм; но у него не было и нет иного объяснения происшедшему, кроме того, которое он чистосердечно изложил суду; и поскольку он видел все своими глазами, то ошибки быть не могло. Весь этот процесс ему глубоко отвратителен, ибо он всегда стремится к ровным и
