саму себя. Вроде и не думая, прикладывает человек одну частичку к другой, и как только их края соприкасаются, тут же паз одной впадает в самый паз другой, и уж невозможно отделить их друг от дружки. И так движется он вперед и вперед, пока черно-голубые дощечки не образовывают дно, а черно-белые – стенки чего-то, смахивающего на длинное глубокое корыто, голубое и белое внутри и черное снаружи.
Внутри, на голубом дне, из букв составилась фраза: «Omnia mutantur – nihil interit». Фридрик горько усмехается: «Все изменяется, ничто не исчезает». Он и представить себе не мог, какой мастер-искусник мог пожаловать Хавдис это сокровище, да еще выбрать для нее цитату из самого Овидия.
С задов дома доносится мычание, и разгадыватель головоломки пробуждается от своих раздумий. Это мычит, требуя обслуживания, Криворога Вторая. Фридрик откладывает свое занятие и спешит в хлев. Он еще не привык к новому распорядку вещей в Брехке – о скотине обычно заботилась Абба.
* * *
Одной из обязанностей студентов Копенгагенского университета было сопровождение одиноких покойников до могилы. Этому безрадостному занятию сопутствовала плата в двадцать ригсдалеров, и Фридрик, как и всякий другой человек, совестливо эту обязанность исполнял. А поскольку он был здорово помешан на книгах и в вечном долгу у книготорговца Хоста, то также с радостью ухватился и за предложение дежурить по ночам в городском морге. Там ему добавился еще один приработок – переводить статьи из иностранных медицинских журналов для туповатого, но состоятельного студента-патологоанатома из Христиании.
Множество ночей просидел Фридрик у коптящей лампы, переводя на датский язык описания новейших способов удержания в нас, бедолагах, жизни, а вокруг на столах лежали трупы, и не было им никакого спасения, несмотря на ободряющие вести об успехах электролечения.
Как-то в третьем номере журнала «London Hospital Reports» за 1866 год Фридрику попалась статья лондонского врача Д. Лэнгдона Х. Дауна о классификации идиотов. В статье он попытался объяснить феномен, над которым многие давно ломали голову: отчего у белых женщин иногда рождались дефективные дети азиатского вида. По теории Д. Лэнгдона Х. Дауна, потрясение или болезнь женщины в период беременности могли стать причиной преждевременного рождения ребенка. И такое преждевременное рождение могло случиться на каком угодно из хорошо известных девяти ступеней развития человеческого плода: рыба – ящерица – птица – собака – обезьяна – негр – монголоид – индеец – белый человек. В случае с рождением дефективных детей азиатского вида преждевременные роды, по всей видимости, случались на седьмой ступени.
Другими словами, монголоидные дети доктора Дауна рождались, не пройдя двух последних стадий развития, и потому были обречены всю свою жизнь оставаться по-детски наивными и покорными. Впрочем, и их, в точности как и других людей низших рас, можно было терпением и лаской научить многому полезному.
В Исландии от таких детей избавлялись при рождении. В отличие от придурков другого сорта, по которым не сразу было видать, что не дойдут они до ума, даун-ребятенок был состряпан по иному рецепту, из другого, нежели все остальные, сырья. Волосы у таких детишек были толще и грубее, кожа дряблая и желтоватая, тело кубовидное, а глаза прорезаны наискось – будто щели на парусине. И тут уж других доказательств не требовалось. Прежде чем такой дитенок успевал испустить свой первый крик, повитуха прикрывала ему рот и нос и возвращала его душонку в тот великий котел, откуда черпается вся людская особь. Дитё, говорили, родилось бездыханным, и труп передавали в руки ближайшего священника. Тот свидетельствовал, какого оно было пола, хоронил бедолагу, и дело с концом.
Но бывало, что какой-нибудь из этих неудачных детишек все же выживал. Такое случалось в забытых богом захолустьях, где некому было вразумить матерей, полагавших, что совладают со своими дитятями, хотя и чудаковатыми. Ну а те, конечно, и пропадали, блуждая в неразумии своем: засевали своими костями горные дороги, находились полуживыми на дальних выпасах, а иногда забредали прямехонько в житиё незнакомого им люда. А потому как бедолаги эти не ведали, кто они и с каких краев их принесло, то власти и приписывали их на тот двор, что стал концом их пути. Хозяевам такие «божьи послания» были к великой досаде, а все домочадцы находили унизительным делить свое жилище с уродами.
* * *
Не было никакого сомнения, что несчастная, заключенная на задворках у свояка рейкьявикского пристава, как раз и была из таких «азиатских» бедолаг, что не имеют за душой ничего, кроме дыхания в собственной груди.
Она обтерла с рук еду, обхватила ими голову плачущего в курином окошке молодого человека и утешала его такими словами:
– Фурру амх-амх, фурру амх-амх…
Внизу, в долине, смеркается, день переваливает за полдень, и зимняя ночь начинает карабкаться вверх по горному склону. Темень будто исходит из открытой могилы, вырытой в восточном углу Дальботненского кладбища: сначала потемнело там, а потом – во всем остальном мире. И дела со светом хуже обстоять не могут: из дверей церкви с гробом на плечах выходят четверо мужчин, за ними по пятам – священник, а вслед за священником – несколько одетых в черное старух из тех, что всегда в добром здравии, как кого хоронить. Похоронная процессия идет скорой поступью, будто пританцовывая, шаги короткие и с быстрыми вариациями – кладбищенская дорожка совсем обледенела, даром что Хаулфдауну Атласону было приказано ее подолбить, пока в церкви отпевали его невесту. Сейчас Хаулфдаун стоит у кладбищенских ворот и звонит в похоронный колокол.
Ветер подхватывает медную песню, несет ее из долины вверх по склону, в комнату к Фридрику, и он слышит ее отзвук… Или нет, не слышит, просто в закоулках его ума в крохотный колокольчик звонит знание того, что Аббу хоронят именно сейчас.
Фридрик как раз заканчивает складывать вторую часть головоломки. Она абсолютно такая же, как и первая, только дно ее изнутри состоит из зеленых дощечек. Латинская фраза тут другая, но все того же автора «Метаморфоз», и звучит она так: «Груз становится легким, если несешь его с покорностью». Так что в момент, когда носильщики на Дальботненском кладбище опустили в черную могилу ветхий гроб, не все в Долине оказалось покрыто мраком. Ведь именно тогда в доме хуторка Брехка пролился свет на то, что же столько лет скрывалось в свертке, который когда-то привезла с собой в эту северную долину Хавдис Йоунсдоттир, или просто Абба, которую Фридрик Б. Фридйоунссон, любимый ученик свояка судебного пристава, освободил от наказания за избавление от дитя по неразумению – с условием,
