— Даже если я понятия не имею, что такое каденс, все равно сказочно! — я взволновалась так, будто это случилось со мной.
— Ну, он-то на ста восьмидесяти бегает, хотя и роста немаленького, — новая для меня Анька показала сантиметров на десять выше своего. После небольшой паузы она спросила:
— А что ты? Замужем?
— Да, тоже итальяно веро, — я смутилась, ибо предчувствовала ее вопрос.
— Так ты нашла своего Леонардо?! — брови Энн сложились домиком.
Мне хотелось провалиться сквозь землю, спрятать подальше все неудачи, которые я встретила на своем пути, но язык был моим тайным врагом и не оставил времени на размышление:
— Нет. Вернее, да. Но он пропал.
— Это уже интересно. Слушай, а давай доберемся до Флоренции и засядем в каком-нибудь милом местечке. Расскажешь свою жизнь с того момента, как ты уехала к бабке.
И мы зашли в бар “Фрари делла Лоджа”, который станет нашим неизменным местом встречи по пятницам, и листали в памяти страницы школьных лет. Я напомнила ей одно наше нелепое детское приключение. Мы решили забраться на черешневое дерево нашего соседа и так увлеклись, что не заметили дядю Степу, который поджидал нас внизу в широких семейных трусах, резиновых сапогах, банданой пирата и винтовкой наготове. В ответ на наш громкий, заливной смех посетители бара бросили раздраженные взгляды и мы, извиняясь, смолкли. Но в какой-то момент подруга стала серьезной и, помешав коктейль трубочкой, спросила:
— А помнишь ту цыганку-бродяжку?
— Воровку, что назвала меня бандюгой? Как же забыть!
— До сих пор не пойму, как тебя угораздило? — она топила трубочкой ломтик апельсина в спритце и бросала на меня многозначительный вид.
Когда я забывала об этом случае в своей биографии, она мне освежала память.
Это случилось осенью, где-то в середине 80-х, в Ташкенте. Мы возвращались с Аней со школы домой по центральной улице города, которую в народе называли Бродвеем. За спиной болтались рюкзаки, мы шуршали первыми желтыми листьями и ели мороженое. Я крутила зонт в руках и громко смеялась над жестами подруги, которая пародировала физичку, пока не обратила внимания на двух цыганок, шедших прямо на нас, впереди которых вприпрыжку бежал чумазый мальчишка.
Подруга скомандовала мне:
— Тихо!
Не знаю, что ее насторожило, ибо она мало чего боялась. В отличие от меня.
— Подумаешь! — нарочито громко сказала я, все еще пребывая в дурашливом настроении. — Что они нам сделают?
Цыганки не сводили с нас глаз. Анька отвечала им дерзким взглядом, я же всерьез испугалась, ибо этим утром баба Нюра рассказала, что в нашем районе пропала десятилетняя девочка. Ушла в школу, да так и не вернулась.
Мальчишка не отрывал взгляд от тающего в моей руке мороженого и, неожиданно выхватив его у меня, пока женщины переговаривались между собой на непонятном мне языке, убежал.
Я опешила, Анька же закричала:
— Не смейте! Мы будем визжать, как резаные! Фасолина, беги!
Но цыганки уже оцепили меня. Тогда я схватила зонт, зажмурилась, и принялась колотить впереди себя. В какой-то момент мой удар пришелся на что-то жесткое, и, когда я открыла глаза, заметила, как на брови пожилой женщины выступили капли крови.
— Бандюга! Да мы на тебя сейчас в милицию заявим! — крикнула с акцентом та, что помоложе и схватила меня за руку.
Как раз в этот момент откуда-то появились люди. Вот только, где они были раньше и почему осуждающе смотрят на нас, вместо того, чтобы помочь?
Анька, стоявшая в стороне, изо всех сих толкнула молодую цыганку, и я, воспользовавшись моментом, вырвалась из ее хватки. Освободившись из плена, мы припустили через дорогу, чтобы успеть на троллейбус, который только что подъехал к остановке. Расталкивая людей, заскочили внутрь, и уже через несколько секунд водитель закрыл двери, не дождавшись бегущих цыган.
Со словами “благодарю тебя, Господи!”, я зареклась не появляться больше на Бродвее. В городе-миллионнике десятки альтернативных дорог, на которых мы вряд ли с ними когда-либо пересечемся.
Но спустя пару-тройку дней мы все же встретились. Анька в тот день не пришла в школу, и я после занятий направилась к ней, чтобы оставить домашнее задание. Я заметила, как пожилая цыганка шла по другой стороне дороги.
«Прибавлю шагу и спрячусь где-нибудь поблизости! Но где?» — пробормотала я, соображая, в каком магазине надежнее скрыться. Холод опустился из живота в ноги, коленки дрожали, а голова вообще отказывалась работать.
Уже через несколько мгновений я почувствовала, что кто-то схватил меня сзади за капюшон ветровки и голос с акцентом приказал:
— Постой, бандюга! Я не сделаю тебе больно.
Я замерла, ожидая худшего. Женщина изловчилась, схватила меня за запястье так, чтобы видеть мою ладонь и нараспев произнесла:
— Лет через шесть ты уедешь за границу и встретишь его, сына попрошайки. Но не сразу выйдешь за него. Нет. Будете любить друг друга. А вот мама твоя…
— Оставьте меня! — я заорала, что есть мочи: — Я к маме хочу!
Я вопила, но цыганка обуздывала меня:
— Не ори! Кстати, о твоей маме. Ей кто-то на смерть сделал. Но я могу помочь. Детьми клянусь!
— Тетя, неет у нас денег! — я попробовала вырваться, по щекам покатились слезы, но та крепко держала меня за руку и не сводила с меня глаз:
— Не нужны мне твои деньги! У мамы ведь есть кое-что. Ее здоровье стоит намного больше, чем те побрякушки. Понимаешь? Тогда она будет жить.
«Мама будет жить». Откуда она знала, что пару месяцев назад у моего друга и одноклассника от страшной болезни умерла мама? Он так отчаянно плакал на похоронах, что я вцепилась в хрупкую руку своей мамы, а ночью не спала до самого рассвета, часто подходила к открытой двери родительской спальни, чтобы послушать, дышит она или нет.
Следующим утром залезла под матрас, где мать хранила семейные ценности. Сережки, кольцо и цепочка с жемчужным кулоном по наследству должны были потом отойти мне, но я была готова ими пожертвовать.
Когда я рассказала все Аньке, и она накинулась на меня:
— Блин, дурында! Что сразу ко мне не зашла? Придумали бы что-то.
— Мама узнала, что это шайка. Они гипнозом выманивают. Даже не воруют. Люди им сами приносят.
— Ты сомневаешься, что я их найду?
Через несколько дней к нам в дверь позвонила Анька с какими-то двумя парнями из старших классов и отдала кольцо и цепочку с жемчугом. Сережек уже не было:
— Напела, что продала, б…! Ты, Фасолина, держи этот кулон с жемчугом. Это ведь камень семейного счастья. Блюди его!
Родители прожили после шесть лет. Не думаю, что цыганка имеет к этому какое-либо отношение. А вот кулон я до сих пор ношу, хотя моя семейная жизнь сейчас проходит очередной неблагоприятный этап.
