этой компании людей, с виду кажущихся маргинальными. Сколько ни загоралась она ажиотажем новой разгадки очередной новой для неё книги души, всегда содержание оказывалось похоже на предыдущее. Их всех связывал один и тот же сюжет со схожей стилистикой, но разными подробностями, которые в многообразии монотонности уже теряли смысл и интересность.
У выхода из метро на неё набросился большой негр с листовками. Он старался всучить Ире какую-то бумажку с рекламой фирмы, название которой не мог произнести по-русски и заменял восторженными возгласами, означавшими, по-видимому, высокое качество продукции. Ира в ужасе шарахнулась от него в толпу таджиков.
Только закрыв за собой домашнюю дверь, она почувствовала себя спокойно. Этот кусочек Москвы был неподвластен всему остальному мегаполису с его непосильной суетой. Более того, её здесь ждал Стендаль. Вместе со Стендалем Иру терпеливо дожидались Герман Гессе, Михаил Булгаков и Френсис Фитцджеральд, а на прикроватной тумбочке ещё припрятался в ожидании своего времени суток Джером К. Джером. По ещё школьной привычке Ире никак не удавалось ограничить себя одной книгой за раз — великие и малые классики окружали её, как стародавние друзья, приходя на подмогу каждый в своё время и сообразно со своим настроением, и ни один из них не обижался на другого, если Ира на пару дней отдавала тому предпочтение.
Впрочем, чаще всего ей хватало времени и сил только на пару страниц за завтраком и ужином и пару страниц на ночь. Зачитываться, как в Новороссийске, забравшись с ногами на диван и выпивая по пять превосходных, ароматнейших чашек кофе, теперь у Иры не выходило. Правда, сейчас у неё стояла бутылка виски. Она купила её в подарок самой себе в честь успешного прохождения испытательного срока, и с тех пор бутылка стояла, помаленьку опустошаясь в меру скромных Ириных сил — помочь ей в этом деле было некому.
Поразмыслив, Ира решила, что к бутылке виски больше всего подходит Гессе. Она уединилась с немецким романистом-философом за ужином, чувствуя, как её нормальное состояние снова возвращается к ней. С Гессе и бутылкой виски, пожалуй, жить можно и в Москве. Только продолжала болеть поясница после долгого сидения за работой.
Ира сделала йогу для спины и ног. Стало легче. Вспомнила, что хотела разработать комплекс для мышц пресса — но на это уже не хватило сил. В следующий раз не надо сразу налегать на виски. Ира выключила мантру для йоги и поставила концерт Led Zeppelin.
Стояла липкая летняя жара. С восьмого этажа было видно кое-какие деревья внизу, но они, казалось, не давали никакого кислорода. Ира открыла все окна и балкон, но в квартире было всё равно душно. Стояла не та духота, что в её далёком южном городе — не природная, знойная, пропитанная морским воздухом и травой, а городская, плотная, как рисовая каша, и пропитанная автомобильными выхлопами и запахом людского пота.
Москвичам жилось довольно комфортно, если не считать этой рисовой липкости. У них было не слишком холодно и не слишком жарко. Правда, они сильно боялись ветра. Москвичи всегда простужаются от малейшего дуновения и потому обожают закрывать окна даже в духоту и выключать кондиционеры в жару. Ира не понимала, что они называют ветром — уж конечно, не то, что дует в Новороссийске зимой, когда в гололедицу вовсе невозможно идти прямо, потому что тебя то сдувает вбок, то отбрасывает назад, то с силой толкает вперёд. По утрам после таких ветров люди зачастую обнаруживали скрученные в трубочку дворовые настилы, сложенные в стопку досок собачьи будки или отсутствующие куски шифера на крышах. Но москвичи где-то умудрялись находить ветер и здесь и заботливо прятались от него. Их кожа, лишённая прохлады, от этого начинала источать неприятный запах, и наверно, поэтому в городе непрестанно стоял тяжёлый занавес сладких приторных духов.
Москвичи не любили Новороссийск за эти ветра и гололёд и запах порта. По схожим причинам они недолюбливали Петербург. Впрочем, Москву большинство из них тоже не любило. Москвичи, известные Ире, в основном любили Грецию, Таиланд и Швейцарию. Они рассуждали о них с таким хозяйски одобрительным видом, что Ира затруднялась приписать их вообще к породе людей, которых она с детства привыкла считать россиянами. Они были космополиты, работающие в российской компании, говорящие на русском языке и читавшие в школе Лермонтова и Достоевского, но довольно редко давали повод рассматривать себя как россиян. Ира назвала их просто — «москвичи».
Однако удивительно, как люди, перемешанные в этом одном несуразном котле, превращаются в самих себя самобытных, как только закрываются у себя дома. Где ни перед кем не нужно играть. Где не нужно терпеть многоликий взгляд общественности. Быть может, это только у неё по неопытности и неприспособленности к жизни в больших трудных городах возникает недоумение по поводу того, откуда это берётся? Она до сих пор чувствовала себя несоизмеримо слабой и бестолковой по сравнению со своими коллегами, прожившими в столице хотя бы пять лет. Но здесь, в своей крепости, Ира не испытывала потребности ни в чём — разве что в разговорах с далёкими друзьями. У неё играла музыка, стоял пряный бокал односолодового виски и лежало пять непрочитанных книг. Ей было спокойно ровно настолько, насколько может быть спокойно в перерыв посреди шторма, когда есть время несколько раз вдохнуть и выдохнуть и привести свои мысли и руки в порядок. Когда наступает штиль, тогда, конечно, самое время задуматься о прохудившихся парусах и многочисленных течах в потёртых бортах, а то и даже о курсе. Но в такие вечерние часы есть время только на пару вдохов и выдохов, и хорошо уже оттого, что это её личный корабль — со всеми потёртыми бортами и истрёпанной парусиной, и никто не вторгнется здесь в её собственный морской простор…
В этот момент, словно в ответ на её мысли, в соседнюю стенку истерично и подчёркнуто громко загромыхал перфоратор, грубо заглушив сладострастный вокал Роберта Планта.
* * *
В квартире на шестом этаже в районе Купчино жила компания молодых студентов эстрады. Копания жила довольно мирно, слушала Мадонну, по пятницам готовила, а по выходным регулярно страдала от соседей сверху. В выходные к эстрадникам являлись друзья из общежития, и они, раскрыв от духоты окна, сначала пели под гитару, а потом, оставив музыку колонкам, принимались болтать. Соседи же сверху были рокеры, и чуть только в квартире эстрадников раздавался голос Мадонны или Иглесиаса, из квартиры сверху моментально и неотвратимо, как возмездие, загромыхивал металл. По первости и вследствие своей юношеской сопротивляемости
