не спешу. Так я могу идти? Дневник, как мы выяснили, уничтожен. Вы узнали, что хотели?
Князь подошёл и грубовато положил мне руку на плечо, предлагая сесть обратно. Затем наклонился и проговорил чётко и отрывисто.
— Увы, есть один момент, который нам нужно уточнить. Я увидел, что вы ничего не знаете про дневник. И наш общий знакомый мулат с испанской фамилией выполнил всю неприятную работу, оставив у вас лишь остаточные знания об… Обществе, — кажется, он впервые сказал это слово вслух. — Поэтому информация о дневнике у «Единорогов» могла быть устаревшая. Но если вдруг, молодой человек, вскроется, что вы всё-таки смогли сохранить этот дневник, сохранить эти данные, и если ваш отец каким-то образом нас обманул…
Он сделал многозначительную паузу. Я убрал руку с плеча и кивнул.
— Меня прикончат. Это вы хотели сказать, ваша светлость?
— Ну… Почему сразу прикончат, — князь нахмурился. — Вы нас не знаете, но мы не головорезы с большой дороги. Даже к подобным маргиналам, как этот, — он махнул в сторону решёток, — мы относимся с почтением и чаще всего даруем ему жизнь. Просто дайте знать. Принесите этот дневник. Мы сами решим, что с ним сделать.
Князь умолчал о том, что решение будет касаться, в первую очередь, моего отца, который своим фактом обмана ещё меньше понизит степень доверия к себе.
— Уверяю, этого дневника больше не существует, — твёрдо заявил я.
— Ну, что ж, Эльдар Матвеевич, мне понравилось общение с вами, — Голицын-старший расплылся в улыбке. — Уверен, что вам тоже полученная информация показалась весьма любопытной. И уверен, что вы не будете общаться ни с кем по поводу тайн, которые вам довелось здесь услышать. Прошу прощения за небольшой дискомфорт и неприятное место. Полагаю, наша встреча не последняя. Сынок, проводи нашего гостя. И верни ему кольцо. Я хочу ещё раз пообщаться с нашим пленником, возможно, после этого мы его отпустим…
Он достаточно кровожадно захрустел морщинистыми тонкими пальцами, разминая их.
— Пойдёмте, мой друг… Не сердитесь на папеньку и не бойтесь его, он достаточно последователен и принципиален, но бессмысленной жестокости никогда не проявит, — сказал Леонард, когда провёл нас по лестнице. — Всё забываю спросить, как вам мои саженцы? И какие планы у вас по поводу вашего земельного надела?
Я терпеть не мог такие резкие переходы на менее значительные темы, это всегда казалось мне лицемерием, но тему про садоводство и гражданское строительство поддержал. От стройки до моих ворот меня отвезли уже на машине, хотя идти было меньше половины километра. Заметив моё возвращение на представительной машине, подошёл Степан Савельевич, ветеран папуа-новогвинейского конфликта.
— Ты, получается, с Голицыными вась-вась, да?
— Нет, Степан Савельевич, вам показалось. У нас возникли… некоторые разногласия, но всё решилось мирно.
Ветеран насторожился.
— Ты с ними осторожнее. Мафия — они, самая настоящая. Я к тебе чего пришёл-то… Рассада арбузная нужна? Лишних шесть кустов осталось. Московский сорт, у меня в прошлом году без парника выросла.
— А давайте! — усмехнулся я. — Возможно, вся та ерунда, что творилась со мной в последние дни, потому что у меня не было арбузной рассады.
— Буддист? — хмыкнул сосед. — Веришь в карму?
— Нет. Разве что в жизнь после смерти.
Принесённую рассаду я полил и пока расположил на подоконнике, решив выждать пару дней, когда станет потеплее. Затем приоделся, привёл себя в порядок и вызвал такси до родительского дома.
На «Дворянском пути» я впервые попал в пробку, небольшую, но весьма неприятную, и потерял двадцать минут. Когда она уже почти закончилась, пришёл звонок от маман:
— Ну, где тебя черти носят?! Гости уже прибыли.
— Гости? — усмехнулся я. — Ты мне говорила о каких-то гостях? Я предполагал, что мы пообедаем вместе, без посторонних.
— Предполагай дальше. Мал ещё предполагать. Тебя Сид везёт, что ли, на колымаге своей плетётся?
— Нет, я на такси. Мама, мне неудобно разговаривать. Я буду примерно через полчаса.
Менее всего я бы хотел, чтобы там оказалась чета Гильдебрандт, хотя такая мысль пришла почему-то первой. Но цепочка нелепых совпадений свернула совсем не туда.
Любезно принявший мою куртку в гардероб Фёдор Илларионович проводил меня в гостиную. А в гостиной за обеденным столом сидела незнакомая мне женщина лет пятидесяти, кавказских кровей, в роскошном ожерелье… и моя сокурсница Самира. В лёгком платье без верха, с удивительной причёской и вилкой в руке.
Увидев меня, она закашлялась.
— А вот и наш сынок, зацените, какой классный! — маман, неожиданно ставшая чрезвычайно-дружелюбной, грубовато обняла меня за плечи. — Ну-ка, встаньте рядом? Ну, встань! Всё хотела посмотреть, какой красивый контраст получится. Я же всё-таки специалист по живописи, а тут — такое событие.
Я до сих пор ещё плохо разбирался во всех межрасовых тонкостях этого общества, но предполагал, что ситуация несколько сложнее, чем в других посещённых мной вариантах России. Не всякая альтернативная Россия имела такие обширные африканские колонии. К тому же Самира мне казалась последней в списке представительниц иной расы, над которой хотелось бы шутить на эту тему. Потому реплика матери мне показалась бестактной, и я на всякий случай намекнул:
— Не думаю, что Самире будет приятно обсуждать её цвет кожи, маман.
— Мы… знакомы, — тихо добавила Самира.
Матушка проигнорировала и мою, и её реплику.
— Ладно, не хочешь вставать, садись. Сейчас кормить тебя с дороги будем.
Мама и вторая гостья — очевидно, что они с моей однокурсницей не были кровными родственниками — переглянулись и засмеялись.
— А мы знаем! Как узнала, что дочь Мариам тоже пошла в Курьерскую Службу, решила — как здорово, надо обязательно встретиться!
— Падчерица, — уже чуть громче сказала Самира. — Не дочь. Мариам — моя мачеха. Не стоит стесняться этих слов, Валентина Альбертовна.
Мариам немного погрустнела, когда услышала это.
— Ну, рассказывай, негодник. Как учёба? Опять отчислят тебя? — маман беззастенчиво ущипнула меня за бок.
— Нормально, — ответил я. — Я бы даже сказал — отлично.
У меня создалось впечатление, что ответ был не особо важен — для маман важно было показать, что её сынок, мой реципиент, умеет говорить. Пожалуй, нет ничего более нелепого и стыдного для девятнадцатилетнего парня, чем насильственная попытка сватовства в традиционных семьях. Матери очень плохо чувствуют грань, за которой презентация жениха превращается в задорное обсуждение курьезов из детства.
— …Книжный червь,
